— Нет, но через два года я надеюсь достичь кое-каких результатов и, соответственно, обрести перспективу. Видишь ли, я ведь начал работать с Павлом Сергеевичем Жихаревым из Института высшей нервной деятельности. Он начинает интереснейшие исследования, связанные с улитками…
Услышав про улиток, Лера невольно улыбнулась.
— Да-да, очень серьезные исследования, Лерочка, не смейся! — горячо подтвердил Костя. — И он приглашает меня работать с ним — уже сейчас, а ведь я только на первом курсе! Ты понимаешь, какие это перспективы? Но это — время, силы, это значит, я должен буду полностью отдаться работе и учебе, правда?
— Правда, — согласилась Лера, которой неловко стало из-за того, что ее рассмешили улитки.
Костя такой целеустремленный, и талантливый, это ясно, раз ему уже сейчас предлагают серьезную работу.
«Что ж, — вздохнула про себя Лера. — Хоть и непонятно, почему изучать улиток можно только холостяку, но если он так считает…»
— Как хочешь, Котя, — повторила она. — Да и вообще, какая разница, когда мы распишемся?
— Конечно! — согласился Костя. — Но ты правда не обиделась на меня, Лерушка?
— Правда, правда, — заверила Лера. — Улитки так улитки.
Может быть, из-за этих улиток, как ни странно, она и не могла привыкнуть к Косте. Во всем остальном он был словно создан для того чтобы к нему привыкнуть, как к восходу солнца. Но его увлеченность чем-то неизвестным, немного смешным и трогательным — именно такими представлялись Лере улитки — накладывала особый отпечаток на его характер, манеру говорить, смотреть, слушать. К этому невозможно было привыкнуть, в этом он был не такой, как все, — и Лера даже благодарна была склизким существам, которые так увлекали его.
А то, что ей довольно много времени приходилось проводить без Кости, неожиданно оказалось благотворным для нее самой. Ее дожидаясь, пока лекции по итальянскому Возрождению начнутся по программе, Лера сама пришла в семинар профессора Ратманова. Тот обрадовался, увидев ее:
— Что, Валерия Викторовна, одолело вас нетерпенье? Уважаю ваш порыв и надеюсь, он не пропадет впустую.
Так Лера начала всерьез заниматься итальянцами, и тема выбралась сама собою: Тинторетто и Венецианское государство. Она и итальянский успела изучить за какой-нибудь год — в добавление к своему французскому, отличному после школы с уклоном, и сносному университетскому английскому.
А поженились они ровно через два года, как и сказал Костя — в начале третьего курса.
Костины родители, наконец приехавшие из Калуги познакомиться с новой родней, оказались простыми и очень приятными людьми — хотя совсем другими, чем представляла их себе Лера.
Даже удивительно, как у такого яркого, громогласного и шумного человека, как прораб Иван Егорыч Веденеев, мог быть такой тихий и мягкий мальчик, как Костя.
— Эх, сватья! — гремел Иван Егорыч, выпив немного водки за знакомство. — Вот увидел я ваш дом, и рад за Котьку, ей-Богу рад! Он же у нас такой парень — мухи не обидит, а его всякий обидеть может. Боялись мы с матерью за него, что и говорить — Москва же, да еще общежитие это, какие там нравы, известно. А тут у вас как у Христа за пазухой, как нам не радоваться!
Костя краснел, пытался остановить отца:
— Перестань, папа, ну при чем здесь общежитие! Что Надежда Сергеевна подумает…
— А чего ей думать? — удивлялся Иван Егорыч. — Ты ж не из-за квартиры, разве непонятно? Ты ж из-за Лерочки, красавицы такой!
И он тут же оборачивался к невестке, которая явно вызывала у него не меньшее восхищение, чем сватья и спокойный, уютный дом.
Но, несмотря на разницу темпераментов, взгляд у Ивана Егорыча был такой же бесхитростный и ясный, как у сына. И мама у Кости была тихая, неговорливая. Сидела, пригубливая водку, то и дело поправляя тщательно уложенные в парикмахерской волосы, и кивала, соглашаясь со всем, что говорили муж, и сватья, и невестка.
Свадьбу праздновали дома: не хотелось общепита, заказного веселья. Да и где же было праздновать Леркину свадьбу, как не в любимом, неповторимом дворе, к которому прикипела ее душа!
— Споешь, Митя? — спросила Лера, сообщая Мите Гладышеву день своей свадьбы. — Споешь на свадьбе у меня?
Она любила, когда Митя пел, да и все у них это любили. Он никогда специально не занимался вокалом, но у него был волшебный голос — за каждым словом, за каждым гитарным аккордом чувствовалось гораздо больше, чем только звучало…
— Спою, — ответил Митя. — Спою на твоей свадьбе, боевая подруга, буду петь, пока не охрипну!
И он пел, и играл на гитаре — сначала у Леры дома, а потом, уже в темноте, на осеннем бульваре посредине Неглинной, сидя на спинке скамейки и то и дело прихлебывая портвейн из стоящей на асфальте бутылки.
Пел все, что просила Лера: про соловья на углу, на Греческой, про пароход белый-беленький, дым над красной трубой, про то, как до полуночи мы украдкою утешалися речью сладкою…
И, конечно, ее любимую — про Кейптаунский порт. Лера и сама не понимала, почему так будоражат ее сердце незамысловатые слова про «Жанетту» с какао на борту и алую морскую кровь. Но когда Митя пел:
И больше не войдут в таверенный уют
Четырнадцать французских моряков…
Лежат убитые, в песок зарытые,
Крестами кортики в груди торчат…
— когда он пел, ей всегда хотелось и плакать, и смеяться одновременно. Или просто он так умел спеть об этих жестоких страстях?
— А теперь про снежиночку с пальто, а, Мить? — попросила Лера, когда все песни были уже перепеты — хотя, правда, Митя неизвестно откуда знал их такое множество, что и в самом деле мог бы петь до полной хрипоты.
— Про снежиночку — не буду, — неожиданно ответил он.
— Почему? — удивилась Лера — она так любила эту песню!
— Не хочу.
И ничего больше не стал объяснять, но Лера тут же перестала просить. Митя делал только то, что хотел, и никто не мог его заставить — ей ли было этого не знать!..
Они напелись, насмеялись — а многие и напились — до одурения. Лера так устала перед своей первой брачной ночью, что без сил упала на диван.
— Ох, Костя, ну и повеселились! — выдохнула она. — Правда, хорошо было?
— Отлично, — согласился он. — Хорошие у тебя друзья.
— Ну, они старались сегодня. Даже Гоша набрался только к самому финишу, держал себя в руках.
— У Мити голос как у Высоцкого, — вдруг сказал Костя.
— Да ты что! — удивилась Лера. — С чего ты взял? Ничего общего: у Высоцкого хриплый голос, а у Мити баритон, и очень мелодичный. Совсем не похоже!
— Дело не в этом — мелодичный или хриплый, — не согласился Костя, но уточнять, что он имеет в виду, не стал.
А Лера так устала, что ей вообще было не до этого. Кроме того, хоть она и не впервые оставалась с Костей наедине, но так надоело за эти два года вечно куда-то торопиться, вечно от кого-то скрываться неизвестно почему, — что она просто радовалась своей первой брачной ночи, и бесконечным ночам, которые будут потом.
