— С Зоськой едешь? — спросил Митя, перехватывая Леру; ей волей-неволей пришлось тормознуться.
— Да, а что?
— Ничего. — Он смотрел на нее с обычным своим выражением: голова чуть наклонена, глаза прищурены, и не поймешь, интересно ему или смешно. — А что так, вдруг?
— Ой, Мить, ну это долго объяснять, сейчас времени нет!
Но все-таки Лера объяснила в двух словах, что к чему. Когда знаешь человека почти двадцать лет, можно объяснить быстро — в надежде, что он и так поймет. Она даже добавила про Царьград, вызвав откровенную насмешку.
— Вот про это только не надо мне рассказывать! Вещая Олега нашлась! Ладно, лягушка- путешественница, когда ты едешь?
— Скоро. В конце декабря.
— В конце декабря?.. — сказал Митя задумчиво. — К Новому году хоть вернешься?
— Ну конечно! Как раз тридцать первого, представляешь?
— Представляю. Скажи Косте, чтобы такси заказал заранее. На вокзале ни одного не будет, увидишь. Я однажды тоже из Праги под Новый год прилетел — думал, пешком буду добираться. Ну, счастливо тебе!
Они мало разговаривали с Митей в последнее время, и всегда вот так, на ходу. Лера понимала, что не может всю жизнь быть столько же времени на разговоры, сколько бывает в ранней юности, — и все-таки жалела, что не может…
Они ведь раньше могли говорить бесконечно и бессонно, и им никогда не надоедало. Во время одного из таких бесконечных разговоров Митя даже спел ей — как раз об этом.
— О том, как мы сидим с тобой и говорим, послушай, — сказал он и прикоснулся к струнам — осторожно, легко, вслушиваясь в первый аккорд так, как будто слышал гитарный голос впервые.
Так, на любимой бульварной скамейке дворовой молодежи, она впервые услышала эти стихи: «Ты задумался, я сижу, молчу, занавесь окно, потуши свечу», — и едва не заплакала.
— Ты сентиментальна, Лерка, — улыбнулся Митя. — Даже не верится.
— Это плохо? — спросила Лера.
— Как это может быть плохо — если человек способен на чувство? Да и вообще…
Но что «вообще» — не объяснил.
Но это давно было, Лере едва исполнилось пятнадцать. А у Мити тогда, в его двадцать лет, было гораздо больше свободного времени, чем теперь. Правда, он и тогда занимался по сто часов в сутки, но — меньше ездил, что ли? Конечно, тогда ведь не очень-то можно было ездить. А сейчас его и в Москве-то редко увидишь: то конкурс где-нибудь в Европе, то турне…
Но в данную конкретную минуту Лере некогда было думать об этом, и вспоминать было некогда: она бежала к Зоське, чтобы узнать, купила ли та доллары. Покупку долларов можно было считать ответственным мероприятием по целому ряду причин. Потому что от их количества зависела вся поездка; потому что, хоть все на такую мелочь давно плюют, но покупать их не в банке — дело-то подсудное; потому, наконец, что доллары покупались на деньги, вырученные Лерой в антикварном магазине за старинное кольцо с сапфиром — даже не Лерино, а прабабушкино, перешедшее к Лере в день совершеннолетия. На деньги, вырученные за колечко, вся их семья могла бы жить довольно долго. Но не каждый же день колечки продавать, а поездка — долговременный источник.
— Ой, я как вспомню, каково их везти — доллары! — рассказывала Зоська, когда они с Лерой уже пили чай за круглым столом с бахромчатой скатертью. — Их же вывозить разрешают — ну просто кошкины слезы. А там знаешь как обидно бывает: ведь каждый доллар на счету, как не взять лишних? Еще и из-за них невозможно самолетом лететь: они же звенят под прибором. А в поезде могут и не найти. Хотя, конечно, если не повезет на таможне и вцепятся… Но я тебе потом покажу, как спрятать — едва ли найдут.
Лера слушала Зоську, и ощущение гулкой пустоты внутри становилось все более гнетущим. И снова не могла она понять, в чем дело. Ее не пугали разговоры о таможне, о том, что придется прятать доллары, — а тяжесть в груди не проходила, и тоска не отпускала, грызла сердце.
Лера уезжала ранним декабрьским утром в Стамбул, так и не поняв, что же с нею происходит.
Глава 7
«Но все-таки ведь и правда интересно, — говорила себе Лера уже в пути, устроившись на жесткой вагонной полке. — Я ведь даже на Украине, можно считать, не была: Крым не Украина. А тут Болгария, Румыния…»
Через Болгарию и Румынию предстояло ехать автобусом: в фирме сообщили, что это еще дешевле, и они с Зоськой тут же согласились.
— Автобусом не так уж и трудно, — сказала Зося. — Тем более, только от границы, всего одна ночь. Я однажды от самой Москвы трое суток автобусом ехала — вот это тяжело было. Мужики все напились, пристают…
«Жалко, что ночью, — думала Лера. — Хоть в окно бы посмотреть».
Она уже успела привыкнуть к дороге, поспала, и настроение у нее улучшилось. В самом деле, зачем предаваться какой-то необъяснимой тоске, когда мелькают за окном новые земли и влажное тепло юга уже вливается в тамбур во время коротких остановок?
— Лер, — напомнила Зоська, — деньги же надо спрятать, забыла?
— Да, правда, — вспомнила Лера. — Ну, в туфли, что ли? Или в лифчик?
— Нет, это ерунда, — возразила Зоська. — В лифчик сразу полезут, первым делом, если искать начнут. А спрятать надо в трусы. В пакетик целлофановый положить, в тряпочку завернуть — и между ног.
Леру немного смутили Зоськины физиологические откровения, но тут же ей стало смешно, и она кивнула. Чтобы спрятать деньги, пришлось выйти в туалет: соседки по купе, мрачноватые тетки с крашенными в один и тот же цвет волосами, сидели как монолиты и выходили только по очереди, а проделывать эту процедуру при них не хотелось.
Приближение к границе почувствовалось сразу — по той нервозности, которая воцарилась в вагоне. Лера и сама ощутила неприятный холодок страха — на этот раз не какого-то необъяснимого чувства, а именно страха. Это было так ново для нее, так странно, что она тут же разозлилась на себя.
Страх — до дрожи — не прошел и когда пошли по вагонам пограничники. Вид у них был такой серьезный и лица пассажиров они сличали с фотографиями так внимательно, словно именно в этом вагоне, именно в этом купе предстояло им обнаружить злостного нарушителя границы.
Лере показалось, что их как-то слишком много: сначала зашли одни, потом другие, заставили всех выйти и осмотрели все купе. Потом — еще какие-то двое.
— Доски есть? — тут же спросил один из них, глядя прямо на Леру.
— Что? — растерянно спросила она. — Зачем нам доски?
— Ну, иконы, иконы — везем? — поторопил парень.
— А! Нет, иконы не везем. — Лера улыбнулась с облегчением.
— Водки сколько?
— По две бутылки, как положено, — ответила Зоська. — Могу показать.
Но показывать не пришлось. Удовлетворившись их ответами, пограничники — или это были уже таможенники? — исчезли. Лера вздохнула было с облегчением, как вдруг в дверях купе возникла следующая группа. На этот раз ее возглавляла женщина, высокая, полная и чернобровая, почему-то казавшаяся неопрятной.
— Женщины, долларов сколько везем? — спросила она уверенным и властным тоном.
Лера, Зоська и две их попутчицы переглянулись, не зная, кто должен отвечать.
— Как в декларации написали, — наконец ответили они вразнобой.
