пожалуйста, берет без комментариев.
«Значит, деньги есть», — тут же решил продавец; он не любил обременять себя лишними размышлениями.
Коробочки с ампулами, которые он извлек из туго набитой сумки, были аккуратно упакованы в целлофановый пакет, и край пакета был заплавлен утюгом.
— Герметично, — объяснил он. — В аптеке вам не упакуют, а так — довезете под любым дождем в целости-сохранности.
— Мерси.
Лера вытащила деньги из кошелька и протянула продавцу. Тот пересчитал их мгновенным, веерным движением и спрятал где-то в недрах куртки.
— На здоровье вашей мамочке, — напутствовал он Леру. — Милости просим, я тут постоянно теперь бываю.
Только в метро Лера поняла, что, собственно, произошло. Правда, она ничуть не жалела, что купила лекарство раз в двадцать дороже, чем оно должно было бы стоить. Где бы они стали его искать, раз уже нет в последней аптеке? Но вот мысль о том, что вскоре оно понадобится снова, а потом — еще раз, и потом опять, — эта мысль заставила Леру покрыться холодным потом, несмотря на то что по дороге до метро она успела продрогнуть.
Можно сэкономить на чем-нибудь, как-нибудь перебиться в этом месяце без половины стипендии — хотя им троим и так хватало только впритык. Можно экономить даже на колготках, если, как ни противно, под джинсы надевать рваные.
Но что делать потом? Церебролизин будет нужен постоянно, и никакой стипендии на это не хватит, и зарплаты не хватит, и пенсии… А сэкономить на этом лекарстве при маминой болезни было невозможно, и будет невозможно, как ни старайся. И в продаже оно не появится, это ясно. А если удастся найти «каналы» — там оно будет приблизительно по той же цене, что и у парня в болоньевой куртке, это тоже ясно.
Вот это и был тупик, и ощущение тупика заставило Леру похолодеть и схватиться за поручень, хотя поезд не тормозил. Каково же тогда должно быть маме, которая не сможет жить без этих инъекций?
В подъезде Лера разорвала заутюженный целлофан и выбросила в бачок для пищевых отходов. В аптеке-то не бывает такой упаковки.
Костя еще не возвращался из Ленинки. Она ведь потому и получала за него стипендию, что у него сегодня был библиотечный день и ему не надо было ни в университет, ни в Институт высшей нервной деятельности на ту самую улицу Бутлерова.
Впрочем, это можно было считать удачным стечением обстоятельств. А вдруг Костя не решился бы отдать столько за лекарство, подумал бы, что надо посоветоваться с Лерой или Надеждой Сергеевной, а потом того спекулянта могло уже и не быть возле аптеки… А что уж тут советоваться — и так все ясно.
— Лерочка, обедать будешь или Котю подождешь? — спросила мама, заглянув в ванную, где Лера уже расчесывала мокрые от дождя волосы. — Успела в аптеку?
— Успела, мам. Не буду обедать, подожду.
— Боже, вот везение! — обрадовалась Надежда Сергеевна. — А я ведь, грешным делом, подумала: вдруг кончится лекарство, что тогда? А лекция как?
— Какая лекция? — удивилась Лера, и тут только поняла, что уже успела забыть о ней.
А ведь выбегала сегодня из аудитории с какими-то легкими, еще не сложившимися в стройную систему мыслями, и радовалась, что вечером будет время вспомнить их спокойно, и старалась не забыть хотя бы этот мгновенный, спутанный клубок из слов, образов и предположений…
— О чем сегодня лекция была? — переспросила мама.
— А! О погибших мозаиках храма Юстиниана, Сан-Витале.
— Где это? — сразу заинтересовалась Надежда Сергеевна — она вообще интересовалась всем, что изучала ее Лерочка.
— В Равенне, мама, — улыбнулась Лера. — Далеко!
Глава 2
Лера Вологдина должна была закончить аспирантуру ровно через год, но к писанию диссертации еще и не приступала. Правда, угрызений совести она из-за этого не испытывала никаких. За два года аспирантуры Лера успела прочитать все — ну, почти все — что ей могло понадобиться для диссертации, а написать — написать она успеет! Год для самого писанья, когда все уже сложилось в голове — и то много. Ведь у них на истфаке не то, что на биофаке у Кости: кроликов резать не надо, опыты проводить тоже не надо.
— Все свое ношу с собой! — смеялась Лера, когда муж удивлялся, что за два года у нее появилось только множество исписанных карточек. — У вас своя специфика, у нас своя!
А напишет она все месяца за три: привыкла думать быстро, и работать быстро, и все равно не стала бы писать в месяц по две страницы на протяжении нескольких лет.
Не зря же, впервые собрав свежеиспеченных аспирантов, профессор Ратманов спросил их, усмехаясь в усы:
— Ну, молодые люди, еще не усомнились в избранной специальности? И вообще — в общественной необходимости ваших штудий? И не сомневайтесь, не сомневайтесь, — тут же махнул он рукою. — А если засомневаетесь, утешайте себя тем, что никогда больше у вас не будет в жизни такого восхитительно-беззаботного времени, как золотые аспирантские годы. Уже только из-за этого стоит писать диссертацию, уверяю вас!
И Лера вполне наслаждалась обещанной беззаботностью.
Учиться ей было еще легче, чем в студенческие годы; минимумы она сдала играючи. И что может быть лучше, чем заниматься тем, что тебе интересно: читать книги об итальянском Возрождении, думать, глядя на старинные картины…
И предполагать, что будущая работа окажется чем-то похожим. Во всяком случае, она будет будоражить мысль и не будет угнетать душу — а иначе зачем ею вообще заниматься?
И слушать Костины рассказы про высшую нервную деятельность — радуясь, что и он занят любимым делом. Костя даже больше был влюблен в своих улиток, чем Лера в картины старых венецианцев. Потому что Лера все-таки любила жизнь больше, чем всех итальянцев вместе взятых, а Костя любил улиток сразу на втором месте после Леры.
А как же иначе?
Она вообще любила все, из чего состояла ее жизнь, и всех, из кого она состояла. Так вот, вперемешку, всех вместе и любила, и действительно не могла бы жить иначе.
Двор свой любила — мрачноватый на чужой взгляд, но настоящий, старый московский двор; и маму, конечно, с ее трогательным интересом к чему угодно и наивной уверенностью, что все люди в общем-то хорошие; и школу свою на Сретенке, и истфак на Ленгорах, да мало ли что еще!
И мужа Костю. Но его — совсем иначе, совсем отдельно, как счастливого посланника судьбы.
Они поженились еще в начале третьего курса, но Лера до сих пор не могла привыкнуть к своему мужу. Она даже сама удивлялась: ведь все привыкают друг к другу, все друг другу немножко надоедают за какие-нибудь пару лет, а у них — все иначе! Тем более что познакомились они вообще на первой «картошке», значит еще два года плюс — и все равно…
Костя был первый, кого заметила Лера, подойдя к первому гуманитарному корпусу МГУ, возле которого уже выстроилась вереница автобусов. Сердце у нее замирало в тот день, и тут же начинало колотиться с быстрым восторгом: поступила, студентка! Теперь — «картошка», вообще — какая-то неведомая жизнь, что может быть лучше!
И, словно в подтверждение своих чудесных предчувствий, едва подойдя к корпусу, Лера увидела
