дразнила его, кокетничала с Игорем! Разве можно так — с ним, когда у него такие глаза и такой взгляд…»
Вдруг она остановилась на бегу, словно споткнулась: Костин голос доносился с десятка шагов! Затаив дыхание, Лера подошла к углу покосившегося сарая и замерла, прислушиваясь.
Но теперь она услышала голос Игоря Лапина:
— Значит, Котик, ты меня понял. Я вижу, тебе Лерочка нравится. Ну, так это твои подробности. А у меня на нее свои виды, и ты в это дело лучше не лезь. Тем более, я ей тоже вроде нравлюсь, и нечего ей на ерунду всякую отвлекаться.
Костя молчал.
— Ну, чего молчишь? — снова заговорил Игорь. — Молчание — знак согласия, правильно я тебя понимаю? Вот и хорошо, что ты такой сообразительный.
Тут Лера услышала какой-то звук вроде шлепка. И сразу — крик Игоря:
— Да ты что, ошизел?!
Она поняла, что шлепок был пощечиной, которую Костя закатил Игорю. Ситуация была смешная, какая-то даже трогательная — хотя Косте, наверное, так не казалось. Во всяком случае, пора было вмешаться, и Лера вышла из-за сарая.
— Вы, я смотрю, повздорили, мальчики? — сказала она ласковым голосом, не предвещающим ничего хорошего — во всяком случае, для Игоря. — Девушку не поделили, правильно я поняла?
В ярком свете полной луны было видно, как напряженно застыл у самой стены сарая невысокий Костя и каким возмущенным восклицательным знаком маячит перед ним фигура Игоря.
— Может, драться будете, завоевывать в честной мужской схватке?
Соперники растерянно молчали, глядя на Леру.
— А кто это вам сказал, — медленно продолжала она, подходя поближе к Лапину и глядя прямо ему в глаза. — Кто вам сказал, первобытные вы мои, что я достанусь сильнейшему?
Ей было жалко Костю — ведь он наверняка действовал искренне, и наверняка нелегко далась ему пощечина, отвешенная Лапину. Но все это следовало немедленно прекратить. Ей в самом деле противна была эта пародия на борьбу за женщину! Дурачок все-таки Костя — ничего не понимает…
— Вот что, Игорек, — сказала она, — ты мне в самом деле нравишься — только на расстоянии, понял? На о-очень далеком расстоянии, так что туда и отправляйся! Если что — тебя вызовут.
Лера говорила жестко и слова подбирала не самые теплые. Но голос… Голос у нее был как колокольчик, с нежными, полувопросительными интонациями. Это сочетание блатной дворовой непреклонности и чудесного, загадочного обещания кого угодно могло поставить в тупик. И Игорь, вместо того чтобы хотя бы возмутиться, растерянно пробормотал:
— Ну что ты, Лерик, в самом деле… Я же не хотел тебя обидеть…
— Знаю, Лапочка. Ты меня и не обидел, и мы с тобой будем и дальше дружить для взаимной приятности, правда? А сейчас — ты иди, Игорек, иди, а то не выспишься завтра, производительность труда упадет.
И он пошел! Пошел, убыстряя шаги — да впрочем, Лера и не ожидала ничего другого. Она обернулась к Косте, сделала к нему несколько шагов. Он поднял на нее глаза, и вдруг Лера увидела в них настоящую боль.
— Что же теперь, Лерочка? — тихо спросил он. — Так всю жизнь теперь и будет — ты будешь меня защищать?..
Всю жизнь! Это было главное, это было единственное, что она расслышала — и все остальное было неважно! Она так и сказала Косте, чувствуя, как комок подступает к горлу:
— Но ведь это все неважно, правда — все это ерунда… Просто так получилось, Костенька, просто сегодня так получилось — и какая разница? С ним же все ясно, с Игорем — зачем тебе на это время и силы тратить? Ты же…
Она задохнулась, не закончив фразы.
«Зачем тебе на него силы тратить, когда у тебя такие глаза? — хотела она сказать. — Когда ты так смотришь на меня, когда ты думаешь о чем-то, мне неведомом и удивительном, когда ты весь такой, каких больше нет!..»
Костя и сейчас смотрел на нее так, и глаза его сияли светло и ясно в лунном свете. Потом он подошел к Лере еще ближе и обнял ее — и объятия у него были такие, какие невозможны были ни с кем другим. Та же нежность, что была в его взгляде, чувствовалась и в прикосновении его рук, лежащих сейчас на Лериной талии.
— Лерочка, — прошептал он. — Лерочка, милая, ведь я влюбился в тебя по уши, ты понимаешь? Мне уже кажется, я тебя знаю тысячу лет…
Он поцеловал ее — прикоснулся к ее губам, не прикрывая глаз. И, отвечая на его поцелуй, Лера все время смотрела в эти глаза — ясные, неповторимые…
Он был ее первым и единственным мужчиной. Вернее, он стал им — но не там, не на «картошке», гораздо позже. А в деревне Студеново они гуляли до рассвета, целовались, сидя у холодной, подернутой утренним туманом реки, Костя гладил ее легкие золотящиеся волосы, и шептал:
— Ты такая удивительная, Лерочка, весь мир такой удивительный, когда ты рядом…
Лере было жаль возвращаться домой, она готова была оставаться здесь до бесконечности — в этом сказочном месте ее первой любви. Она запоминала каждую тропинку, травинку, каждое дерево на опушке леса, где они гуляли с Костей.
И все помогало здесь тому, чтобы их любовь была спокойной и счастливой: и безлюдье этой деревни с одинокими стариками и их маленькими серьезными внуками, и удаленность Студенова от всего мира — в дождливую погоду действительно не доехать было сюда…
«Бывают же на свете такие места, — думала Лера. — Созданные для любви, для того чтобы только смотреть друга на друга, и чтобы ни на что не отвлекался взгляд».
Ей так грустно было возвращаться в Москву, что даже обещанная Петей-куратором остановка на Бородинском поле ничуть не порадовала. А ведь она любила места, в которых воплощалась история, любила их внутреннюю наполненность отзвучавшими голосами и событиями. Но сейчас — сейчас ей нужны были другие места: незаметные, прозрачные, в которых были бы только они с Костей — и больше никого.
«Как-то оно будет в Москве? — думала Лера. — Учиться ведь надо будет, и вообще — осваивать новую жизнь».
Она вдруг так пожалела об этом — что придется отвлекаться на повседневность, что не удастся видеть его рядом постоянно…
Но неожиданно оказалось, что все это вовсе не так безысходно, как ей уж было представилось.
Во-первых, Лера и не думала, что Костя так влюблен в биологию. Как-то не замечала в деревне, чтобы он с особым интересом относился к былинкам и собачкам — к тому, что именно и казалось ей биологией.
Когда она однажды сказала об этом Косте — это было в буфете на одиннадцатом этаже первого гуманитарного, куда он зашел за ней после занятий, — тот улыбнулся своей покоряюще-застенчивой улыбкой:
— Ну при чем здесь собачки, Лерочка? Зачем мне зверюшек любить, я же не ветеринар. А биология — это процессы. Не знаю, можно ли их любить, но они меня страшно увлекают, особенно все, что связано с высшей нервной деятельностью.
Так Лера впервые услышала от него это словосочетание, которое вскоре стало его специальностью и которое всегда звучало для нее серьезно и значительно.
Среда, в которой выросла Лера, была приспособлена для практической деятельности. В их дворе предпочитали работать руками, а если думать, то с мгновенной и реальной целью.
Лера и сама была такая, и кто знает — если бы не Елена Васильевна Гладышева и Митя, она, может быть, никогда и не увлеклась бы такими необъяснимыми вещами, как произведения итальянского Возрождения, цель которых заключена в них самих.
