В этот день Лере удалось уехать домой пораньше, а по дороге она еще заехала к Наташе Ярусовой, забрала потрясающей красоты вечернее платье — с поблескивающим черным лифом и белыми вертикальными сборками на бедрах.
— На грани фола, Лера! — восхитилась Ната, разглядывая свою самую верную заказчицу. — Белые сборки на каких угодно бедрах смотрелись бы как гардины, но не на твоих. Туфельки возьмешь только на высокой шпильке, и знаешь какие — черные, лаковые, с прозрачным каблуком! Это восторг: прозрачность — и прозрачность наоборот.
Ната была маленькая, кругленькая как сырный шарик, ни одну диету выдержать не могла. Но зато она искренне восхищалась Лериной фигурой, плавной линией ее бедер, и всегда говорила, что шить для такой женщины — одно удовольствие.
— Не то что на стандартную модельку — вешалку для коллекций, — поясняла она.
Все это создавало хорошее настроение, несмотря на неожиданно пошедший октябрьский снег и скользкую дорогу.
Лера поставила машину во дворе. Она по-прежнему предпочитала сама водить серебрито-серую «Ауди», которая, кстати, принадлежала теперь ей: фирма давно уже обзавелась более представительной «БМВ».
И она слегка вздрогнула, когда дверца неожиданно распахнулась перед нею.
— Прошу вас, мадам! — Митя заглянул в салон. — Наконец-то удалось тебя увидеть.
— А я как раз позвонить тебе хотела, Митя, — сказала Лера, выходя из машины. — Да завертелась, времени нет. Я на Сахалине была, знаешь?
— Откуда мне знать? Ну, и что ты там делала?
Лера вкратце рассказала о своей поездке.
— Но ты представить себе не можешь, — воскликнула она, быстро загораясь — как всегда, когда речь заходила о том, что ее увлекало. — Нет, ты представить себе не можешь степень халтурности! Это же частная фирма, это не колхоз, а знаешь, как они установили унитазы в коттеджах?
— И как же? — улыбнулся Митя.
— Без канализации! Просто — поставили унитазы, а под ними ничего! Для проверяющих… Можно до такого додуматься нормальному человеку?
— Додуматься можно до всего, — заметил Митя. — Но, похоже, они-то как раз особенно и не задумывались. Как Аленка?
— Ничего, растет. Разговаривает только мало, по-моему. Мама говорила, я в ее возрасте уже стихи рассказывала. А ты, наверное, Моцарта играл?
— Не помню. Не волнуйся, заговорит еще, не остановишь.
— Зайдешь, Мить? — спросила Лера, закрывая машину.
— Потом как-нибудь, — отказался Митя. — Я уезжаю сегодня.
Он по-прежнему часто ездил с концертами, но, как поняла Лера, больше занят был сейчас каким- то оркестром здесь, в Москве. Она и спросила его об этом:
— Как у тебя с оркестром твоим?
— Он не мой, — неохотно ответил Митя. — В этом все дело… Я привык работать, а не участвовать в разборках: кто главный, кому сколько лет, кто страдал на родине, а кто по заграницам ездил. Не получается! А хотелось в Москву, отовсюду хотелось…
— Ты надолго теперь уедешь? — осторожно спросила Лера.
Она почувствовала, что невольно, мимолетным вопросом, задела какую-то болезненную для него струну.
— Сегодня — ненадолго. А потом, наверное, надолго: меня Аббадо приглашает поработать с Берлинским филармоническим оркестром.
— Но это же здорово, Мить! — обрадовалась Лера. — Аббадо — это даже я знаю!
— Здорово, — согласился он.
Но в голосе его не было особенной радости — конечно, едва ли из-за приглашения Аббадо. Лера вздохнула. Ей и хотелось бы вникнуть во все это, понять, но слишком заполнена была сейчас ее жизнь, слишком трудно было выкроить даже лишний свободный час.
После той ночи, когда Митя играл ей в полутемной гостиной, они почти не виделись. Во всяком случае, не виделись так, чтобы можно было спокойно поговорить, никуда не торопясь. Не только у Леры, но и у Мити день строился чаще всего так жестко, что не оставалось времени на неторопливые разговоры.
Вообще-то у них и раньше так бывало: Митя исчезал — неважно, уезжал он или был в Москве — они перебрасывались парой слов на ходу или по телефону, и все. А потом он появлялся — как той октябрьской ночью год назад…
— Не пропадай надолго, — сказала Лера.
— У тебя все нормально? — спросил он вместо ответа.
— Кажется, да, — кивнула она.
Митя смотрел на нее, чуть наклонив голову, держа руки в карманах куртки.
— Ты звуки слышишь? — вдруг догадалась Лера.
— Да, — улыбнулся он. — А ты разве не забыла?
— Ну почему же забыла? — слегка обиделась она. — Хорошие звуки?
— Разные, — снова улыбнулся Митя. — Что тебе привезти из Берлина?
— Аленький цветочек.
— Чтобы ты потом уехала к чудищу? Я тебе позвоню, Лер, когда вернусь.
Она медленно поднималась по лестнице в своем подъезде, и чувство какой-то недоговоренности, даже невысказанности, тревожило ее.
Аленкин смех был слышен еще на лестничной площадке. Войдя в квартиру, Лера расслышала, что бабушка читает ей «Кошкин дом» и Аленку почему-то очень смешат слова про курицу с ведром.
Она заглянула в комнату.
— Мамочка пришла! — обрадовалась бабушка. — Смотри, Аленочка, мама пришла!
Аленка обернулась к маме, улыбнулась и снова принялась дергать бабушку за рукав, тыча пальцем в книжку. Это было самое мучительное для Леры — эти возвращения, когда ей вдруг становилось ясно, как мало она значит в жизни своей дочери…
Но что она могла сделать? Сегодня еще ничего — чаще она приходила, когда Аленка уже спала.
Лера все-таки отвлекла девочку от книжки, поиграла с ней немного в кубики, потом снова почитала. Аленка играла охотно и слушала с интересом, но Лера видела: это только потому, что той вообще нравится играть в кубики и слушать книжки, а не потому, что с мамой. И опять она не знала, что можно сделать, чтобы это изменить.
Теперь, в годик, Аленка была похожа на Костю еще больше, чем в день своего рождения. Она была кудрявенькая — светлые локоны падали на плечи, с нежно-голубыми глазами и такой тонкой кожей, что самый легкий румянец мгновенно расцвечивал ее лицо. Лера и сейчас не находила у дочки никакого сходства с собою — ротик не в счет — но она еще больше нравилась ей из-за этого несходства.
Она привезла для Аленки новую шубку. Ната Ярусова неожиданно увлеклась мехами, и шубка получилась чудесная — из голубой цигейки, в стиле прошлого века, вся в буфах и сборках, как раз для такой очаровательной девочки, как Аленка. Лере едва удалось уговорить ее снять шубку на ночь.
«Кокетка растет, — подумала она, укрывая дочку одеялом. — Просто удивительно, в кого бы? Я до недавних пор вообще об одежде не задумывалась, а уж Костя…»
День завтра предстоял нелегкий. «Московский гость» приобрел хорошую репутацию, и люди шли к ним потоком, несмотря на то что отпускной сезон почти завершился. И это было, конечно, хорошо, но не многие из этих людей были ангелами. В основном, наоборот, капризничали, требовали к себе повышенного внимания и с удовольствием произносили привычную фразу: «Я за свои деньги…»
Они были правы, эти люди, они впервые в жизни имели на что-то право за свои деньги, и Лера требовала от подчиненных такого терпения, которого вообще трудно было ожидать от нормального человека.
