на большом листе бумаги.
Лера не видела ее всего чуть больше недели, но Аленка вдруг показалась ей совсем другой. На ней было какое-то новое платьице с голубыми кружевами, волосы не падали, как обычно, на плечи свободными светлыми локонами, а были завязаны в два аккуратных хвостика с голубыми бантами. Лицо у нее было заплаканное, но вовсе не несчастное, даже не бледное. Она рисовала старательно, высунув язык и шмыгая носом. Услышав, что кто-то вошел, Аленка подняла глаза.
— Аленочка… — прошептала Лера. — Боже мой…
Но вместо того чтобы броситься к маме, девочка вдруг заплакала так горько, как будто у нее отняли любимую игрушку.
— Не хочу-у! — кричала она. — Уходи-и, не пойду-у с тобой! Я к Розе хочу-у!..
Потом она шмыгнула под стол и продолжала плакать уже там; молоденькая девушка в форме тщетно пыталась ее оттуда извлечь.
Лера стояла на пороге, чувствуя, что леденеет, каменеет и не может сделать ни шагу. Выдержать еще и это она уже просто не могла.
Митя быстро взял ее за плечи и почти вытолкал в коридор.
— Пусть она у вас пока посидит, — попросил он Медведева. — Я сейчас девочку отвезу домой и вернусь за ней.
Пока не закрылась дверь, Лера видела, как Митя заглядывает под стол и вытаскивает оттуда рыдающую Аленку.
— Не стоит обращать внимания, — уговаривал ее Медведев, пока они шли по коридору, и потом, уже в его кабинете. — Это же естественно, ребенок маленький, вдруг оказался вне дома. Конечно, она хватается за того, кто о ней заботится, но это совершенно ни о чем не говорит! У взрослых людей тоже бывает подобное. Стокгольмский синдром, слышали о таком? Приедете домой, девочка успокоится, и все будет в порядке.
— Я должна поговорить с этой женщиной, — вдруг сказала Лера.
— Вы уверены, что вам это необходимо? — Медведев внимательно посмотрел на нее.
— Да, я должна с ней поговорить, — повторила Лера.
Наверное, его обмануло Лерино спокойствие. Ведь он не знал о черной пустоте у нее внутри, в которую постепенно проваливались все чувства — и волнение тоже…
— Что ж, — сказал он, — я не против. Тем более, это следствию может помочь.
Лера не замечала череду одинаковых комнат, мимо которых вел ее Медведев. Она и ту комнату, в которую они вошли наконец, совсем не разглядела — только женщину, сидящую на стуле. Ее она видела так ясно, как ничего и никого не видела за все эти дни — словно в последней вспышке сознания.
— А, мамаша! — сказала Роза. — Надо же, поинтересовалась дочкой!
— Прекратите, Юсупова, — сказал Медведев. — Вам стыдно должно быть, хотя бы перед матерью, а вы еще претензии к ней предъявляете!
— Извините, — повернулась Лера к Медведеву. — Извините, как вас зовут — Вадим Николаевич? Вадим Николаевич, мы можем поговорить с ней… вдвоем?
— Можете, можете, — кивнул Медведев. — Но я о вас же забочусь. Дамочка эта… Откуда в людях столько злости?
С этими словами он вышел из комнаты.
— Побеспокоилась наконец о дочке? — повторила Роза, когда дверь за ним закрылась. — Мне еще стыдно должно быть перед ней!
Лера смотрела на нее в упор, точно стараясь запомнить черты ее лица, ее голос и взгляд. Глаза у Розы горели, впалые щеки раскраснелись, она то и дело поправляла прядь рыжеватых волнистых волос, выбивающуюся из узла на затылке.
— Зачем тебе это было нужно? — спросила Лера, не отрывая глаз от Розы.
Услышав Лерин голос, та вдруг не то чтобы успокоилась, но стала говорить чуть тише, без прежнего надрыва, и даже присмотрелась к Лере.
— Зачем, зачем! — сказала она, сцепив руки и перебирая худыми пальцами. — Сначала низачем. Аслан сказал за ней присмотреть, пока он деньги получит, я и взялась. Он же мне вроде как муж был, хоть и не расписаны. А потом… Она такая у тебя — я таких не видела детей! Нежненькая вся такая, беленькая, как цветок… Сначала все плакала, к бабушке просилась, а через два дня привыкла ко мне — стишки мне рассказывает, песенки поет, такая умница… — Роза всхлипнула, приложила ладонь ко рту. — Господи, мне бы такую дочку! А тебе она зачем? — вдруг воскликнула она. — Зачем тебе вообще ребенок, ты мне скажи? Я же следила, мы с Асланом следили, чтобы ее взять… Ты домой приходишь поздно, не видишь ее, знать ее не знаешь! Тебе деньги нужны, или что там — карьера, мужчины, кабаки? Зачем она тебе?
Роза смотрела на Леру почти умоляюще, губы у нее дрожали.
— Что ты говоришь? — с трудом проговорила Лера. — Как это она мне не нужна?
— Да так! Ты себе, если потом захочешь, другую родишь. Хоть от этого своего, который деньги тебе дал… А мне не родить, у меня матка вырезанная. Первый муж в семнадцать лет ногой ударил, потом опухоль, пришлось удалять… Отдай ее мне, а? — лихорадочно произнесла Роза. — Я медсестра, я бы хорошо за ней ухаживала…
— Перестань! Неужели ты в самом деле думаешь, что я без нее обойдусь? — Лера смотрела на нее расширенными, остановившимися глазами.
— А то нет! Да одно только, что ты с мужчиной спишь, который Аслана надоумил… Разве настоящая мать променяет ребенка на мужчину?
— Что ты говоришь? — с ужасом спросила Лера. — Какой еще мужчина?
— Да этот же твой, богатый, к которому ты за деньгами должна была приехать! Он так и сказал Аслану: опасности никакой нету, она ко мне сразу приедет, я ей денег дам — и все! Вы свое получите за работу… Мы так и думали. А потом он звонит: нет, не едет, просите больше. А Аслан мне говорит: а на кой нам вообще долю какую-то получать? Она нам деньги все привезет, а там видно будет. Ну, я и испугалась: вдруг он что-нибудь сделает с ребенком, чтоб следы скрыть? Он на все способный, ему человека убить — что чихнуть, тем более у них война, он русских вообще ненавидит, хоть детей, хоть кого… Я хотела к матери с ней уехать, в деревню, никто бы не нашел, да не успела…
Ясно, как в замедленном кино, Лера вспомнила, как Стас достал из шкафа пачки долларов и сказал: «Сто, можешь не пересчитывать». Приготовил, значит… Потому и не сопротивлялся, когда она чуть не в лицо ему плевала, потому и не пытался удержать…
— Твой откупится, — убежденно сказала Роза, словно угадав ее мысли. — Аслан в Чечню собирался уйти, не вернется в Москву. На него теперь все валить можно как на мертвого.
— Я не знаю, что для тебя сделать… — медленно, как во сне, сказала Лера.
— Да что ты для меня сделаешь — мне все равно, — тусклым голосом ответила Роза. — Зачем мне такая жизнь? Мне что воля, что тюрьма…
— Валерия Викторовна! — Медведев заглянул в комнату. — Пора заканчивать. И родственник ваш за вами пришел…
— Она сразу успокоилась дома, — сказал Митя, когда они вышли за ворота МУРа и пошли по Петровке в сторону бульвара. — Не надо обращать на это внимание. Ты представь только, что она пережила…
— Я понимаю, — машинально кивнула головой Лера. — Не обращаю.
Она действительно ни на что не могла обращать внимание. Кажется, это началось с той самой минуты, когда она поднялась в спальню Стаса Потемкина.
И теперь она даже не различала цвета: ей казалось, мир прокручивается перед нею, как черно- белое кино. Они шли с Митей по Петровскому бульвару, потом по Неглинке. Здесь прошло их детство, ни одно место на земле Лера не любила так, как это. А теперь ей было все равно, она смотрела на знакомые аллеи и скамейки с полным безразличием. Ей хотелось только, чтобы все это кончилось поскорее, и не было бы ни скамеек этих, ни весенней зелени, которую она все равно не видит, — ничего.
Дома Митя снял с нее плащ, провел в комнату. Лера села на кровать, посмотрела ему в лицо. Его лица она тоже почти не различала, и голос его доносился до нее словно издалека.
