И сейчас, вопросительно глядя на Зоську и ожидая от нее ответа, Лера выглядела именно так — элегантно, изящно. На ней был костюм из тонкой шерсти, драпирующейся мягкими волнами, шелковая блузка с небрежно завязанным легким шарфиком, все это переливалось всеми оттенками от бежевого до кремового. В сочетании с золотящимися волосами Лерин наряд выглядел эффектно, и она это знала. И знала, что нужно ей все это ровно настолько, чтобы соответствовать своему статусу, своему имиджу преуспевающей и интересной женщины.
Именно такой женщиной она была прежде, такой оставалась теперь — что же изменилось?
— Не знаю… — медленно произнесла Зоська. — Словами и не скажешь… Спокойная какая-то стала.
— Это плохо? — удивилась Лера.
— Наверное, хорошо. Но для тебя — странно. Как будто тебе ничего уже не интересно.
— Ну что ты, Жозефиночка! — убежденно сказала Лера. — Мне многое интересно — Аленка, работа, и вообще… А мы с тобой вот сто лет уже не говорили, я ведь даже не знаю, как у тебя-то дела? — спросила она, чтобы переменить не слишком приятную тему.
— Как всегда, — пожала плечами Зоська. — Какие у меня могут быть дела?
— Замуж не собираешься?
В устах другого человека этот вопрос, обращенный к невзрачной и не пользующейся успехом у мужчин Зоське, мог бы показаться бестактным. Но они с Лерой так давно знали друг друга, что могли говорить прямо.
— Да ну их! — махнула рукой Зоська. — С какой радости?
— Ты все та же, — улыбнулась Лера. — Или… Жозефиночка, это… все потому же?
— Из-за Мити? — спокойно спросила Зоська. — Не знаю я, Лер. Наверное, все-таки нет. Конечно, если бы раньше… Если бы я раньше хоть на минутку заметила, что ему интересна, может, я бы теперь переживала. А так — я привыкла… Да мне кажется, я уже и с ним бы не смогла.
— Ну что ты, в самом деле! — возмутилась Лера. — Ты же совсем молодая, жизнь у тебя налажена. С чего вдруг такой пессимизм?
— А что, стремиться замуж — это оптимизм? — усмехнулась Зоська. — Я и правда не вижу в этом смысла. Я ведь ко всем людям хорошо отношусь, ты знаешь. Но то, что мужики из себя строят… Ведь нет ничего, что женщина хуже них бы делала! Даже если сил физических не хватает — так она придумает что- нибудь такое, что мужчине и в голову не придет. Каково при этом наблюдать, как они себя высшими существами считают? Твой вот бывший, Котик твой… — Зося быстро взглянула на Леру, словно проверяя, можно ли говорить о ее бывшем муже. — Классический пример!
— Ну почему? — возразила Лера. — Он ведь вообще-то хороший человек, и талантливый. Просто время так повернулось, он растерялся, не мог сориентироваться… Это с каждым может быть.
— Да брось ты, — поморщилась Зоська. — Талантливый, время!.. Может, он и сто раз талантливый со своими улитками, а все равно он — бледная немочь, и все. И половина из них такие, а другие сорок восемь процентов — алкоголики. А все равно каждый чего-то о себе мнит, каждый считает себя… Ну, разве не права я, ты мне скажи?
— Не знаю, Зосенька, — улыбнулась Лера. — Может быть, и права… Феминисточка ты моя!
— А почему ты смеешься? — неожиданно обиделась Зоська. — Ты ведь понятия не имеешь о феминизме! А это, между прочим, во всем мире сейчас чуть ли не самое влиятельное движение. Что же, все такие уж дуры? Да к феминисткам как раз такие, как ты, и приходят — умные, красивые, независимые!
— Нет, я же ничего… — начала оправдываться Лера. — Феминистки так феминистки. А что, Зосенька, — спросила она с любопытством, — ты, значит, в самом деле входишь в это движение?
— Да, — кивнула Зоська. — И знаешь, это единственное, что как-то увлекает. Смысл жизни появляется.
— Неужели? — удивилась Лера. — Вот так, из-за движения — смысл жизни?
— Ты бы лучше в клуб к нам когда-нибудь пришла, — снова обиделась Зоська. — Тогда бы не иронизировала. Феминистки, между прочим, не то же самое, что лесбиянки, стесняться нечего.
Как ни странно, при всем своем неуемном интересе к жизни, Лера Вологдина никогда не входила ни в одно движение, не принадлежала ни к одной партии. Ни к особой партии комсомольских активистов, весьма влиятельной на истфаке в годы ее учебы, ни к объединению защитников Белого дома — хотя провела у этого самого дома две ночи. Жизнь привлекала ее сама по себе, без поисков смысла. И уж тем более не было у нее потребности искать этот смысл в рядах какого бы то ни было движения.
И вдруг, в неполные тридцать лет, она впервые задумалась именно о смысле жизни.
«Сколько можно жить как растение? — уговаривала себя Лера. — Ведь это мне только вредило всегда — жить эмоциями, настроениями… Нравилось искусство изучать — училась в аспирантуре. Бизнесом занялась — если отбросить меркантильные частности, то и сказать ведь смешно, почему! Понравилось, что какие-то ниточки начинаются у меня на ладони… Это может быть стимулом к бизнесу? Но должна же жизнь подчиняться хоть какой-нибудь выразимой логике!»
Конечно, Лера немного преувеличивала. Она вовсе не выглядела безалаберно-импульсивным существом, и ее повседневные поступки были вполне логичны и четки. А как иначе, когда от тебя зависит множество людей, которым дела нет до твоих эмоций?
Но она думала о том, что происходило в глубине ее души, и не находила там ни стройности, ни ясности…
— Зось, — сказала она однажды, когда разговор их был уже почти забыт, — ты отвела бы меня и правда к феминисткам твоим, а? Интересно же…
Они договорились встретиться прямо у клуба на Остоженке.
— Вывеска там есть какая-нибудь? — спросила Лера. — Называется он как — ну, «Амазонка», «Далила», еще как-нибудь?
— Вот познакомишься — перестанешь издеваться, — пробурчала Зоська. — В тебе-то откуда такая косность, не понимаю!
Лера немного опоздала из-за непробиваемой пробки на Тверском бульваре, и они с Зоськой вошли в небольшой уютный зальчик в полуподвале, когда заседание уже началось.
Женщин в зале было немного, человек тридцать, они сидели за столиками и слушали докладчицу, сидевшую в центре зала. На столиках стояли бокалы с разноцветными коктейлями, кофейные чашечки. Лера тут же оценила утонченный вкус, с которым был оформлен зал: никакой роскоши, но и никакой неряшливости. Картины на стенах, авангардистские скульптуры в углах — ничего лишнего, ничего, что могло бы создать впечатление пошлости.
Она почему-то сразу решила, что все оформлено в соответствии со вкусом председательницы — такое сильное ощущение незаурядности производила эта женщина, сидевшая рядом с докладчицей. На вид ей было лет тридцать пять, у нее было чуть скуластое лицо с огромными темными глазами. Именно из-за этих глаз лицо казалось таким выразительным, что всякий внимательный взгляд тут же выделял ее среди собравшихся.
— Это Марина Зельдович, — прошептала Зоська, увидев, что Лера смотрит на председательницу. — Она главная тут у нас. Такая умница, вот ты увидишь!
Леру настолько заинтересовала Марина Зельдович, что она почти не слушала докладчицу. К тому же ей и так было известно все, что та рассказывала про женские образы в итальянском кинематографе.
— Вы и есть Валерия Вологдина? — спросила Марина, подходя к ним с Зоськой, когда окончен был и доклад, и обсуждение. — Мне Зося много о вас рассказывала, и я очень рада, что у вас возникло желание быть с нами.
В огромных глазах Марины светился ум и внимательный интерес к собеседнице.
— Я не могу сказать так определенно, что у меня возникло желание быть с вами, — сказала Лера. — Мне просто интересно было понять, отчего у людей появляется ощущение, что их жизнь имеет смысл.
Время незаметно шло в этом клубе. Женщины разговаривали, переходя от стола к столу, смеялись,
