наоборот…
— Ничего не наоборот, — возразил он. — А вот именно точно так же. Так же, как она. И вы ведь обиделись на меня.
— Я не обиделась. — Ася опустила глаза. — Просто я… Просто мне стало стыдно.
— За меня?
— За себя. Быть униженной крайне стыдно, разве не так? А я ведь понимаю, что теперь навсегда оказалась в положении униженной, вот потому мне и стыдно, тем более перед вами.
Константину было жаль ее, такую беспомощную и поникшую, но все-таки ему не хотелось сейчас разбираться во всех этих психологических тонкостях, которые казались ему неуместными. Он видел перед собой молодую и, пожалуй, красивую — хотя и несколько своеобразной, чересчур нервной красотою — девушку, и мысли его соответствовали тому, что он видел. Утренние, немного жадные и очень жаркие мысли…
— Ася, не уходите, — сказал он, поймав себя на том, что произнес эти слова почти таким же тоном, каким привык отдавать приказы. — Подождите меня, пожалуйста, у себя в комнате. Я через пятнадцать минут буду готов и мы выйдем вместе, — добавил он, постаравшись, чтобы уж эти-то слова прозвучали по-человечески.
Все-таки он хотел пригласить ее погулять, а получалось, будто он требует чего-то и она должна беспрекословно выполнить его требование.
— Я подожду, — кивнула Ася. — Собственно, мне никуда не надо, просто я не хотела оставаться дома.
— Ну и правильно, — улыбнулся Константин. — Выходной сегодня, погода прекрасная. Что нам дома сидеть? Я сейчас, — повторил он.
Дверь в ее комнату была открыта, и через пятнадцать минут он вошел без стука — свежий от холодной воды, благоухающий одеколоном, в весело поскрипывающих сапогах.
— Вы чудесно выглядите, Костя, — сказала Ася, поднимаясь ему навстречу из накрытого плетеным ковриком креслица. — Темные волосы и зеленые глаза — это оригинальное сочетание, особенно в мужчине, — добавила она знакомым ему инфернальным тоном.
Константин едва заметно улыбнулся.
К счастью, она больше не говорила о таких смутных и неловких вещах, как ее униженье, а говорила обычные свои богемьенские глупости. Это было ему смешно и почему-то радостно.
— Скажите, Анастасия Васильевна, — спросил он, — а есть ли теперь в Москве кафе? Или, к примеру, рестораны, или кондитерские?
Ася засмеялась так, словно он спросил ее о том, есть ли в Москве гномы и эльфы. Впрочем, оказалось, что ее смех относился не столько к самому вопросу, сколько к его интересу к подобным вещам.
— А почему вас вдруг заинтересовала эта сторона жизни, Константин Павлович? — спросила она. — Ну, кое-что, разумеется, есть, хотя и очень скудное. А иначе где же я работаю, как вы думаете?
— Не знаю, — недоуменно пожал плечами Константин. — А вы разве где-то работаете?
Он давно уже попросил Асю пользоваться теми продуктами, которые были ему положены в качестве пайка, и она согласилась, потому что он ведь в самом деле почти не бывал дома и обедал на службе — в столовой, которая была устроена при Брестском вокзале для прибывающих с фронта раненых и служащих железной дороги. Поэтому и не беспокоился о том, чем Ася питается, и не предполагал, что она где-нибудь работает.
— Вы, Костя, выгородили для себя какой-то призрачный мир и в нем живете, — вздохнула Ася, не заметив, что в ответ на эти ее слова он усмехнулся. — Впрочем, теперь каждый так живет, и я первая… Цельного мира ведь уже нет — невольно приходится жить в каком-нибудь из его осколков. Я работаю в кабаре «Шутки богов», это на Чистых прудах. Но сегодня там выходной. А что, вы хотите нас посетить? — поинтересовалась она ироническим тоном.
— А пирожные у вас подают? — не обращая внимания на ее иронию, спросил Константин.
— Какие еще пирожные, Костя? — улыбнулась Ася. — Я даже не знаю, бывают ли теперь пирожные. Впрочем, есть зеркальная кондитерская на углу Тверской и Большого Чернышевского, и она, кажется, открыта. Только я не уверена, что в ней теперь подают пирожные. Вы знаете, у Тони полны комнаты муляжей — ее дети зачем-то принесли, когда все магазины и лавки открытыми стояли, — так вот там, по-моему, и из этой кондитерской что-то есть. Картонные торты, пирожные из папье-маше… Боюсь, это единственные пирожные, которые теперь остались.
Константин вспомнил, как с месяц назад, зайдя зачем-то в Тонину комнату, удивился, что вся она завалена муляжами из магазинных витрин. Даже разноцветные аптекарские шары стояли на трельяже по обе стороны зеркала — видимо, Тоня считала, что они украшают комнату. Тогда он и не догадался, что это такое и зачем здесь оказалось, потому что ему некогда было размышлять об этом. И только теперь он понял происхождение шаров, и каких-то овощей в корзинках, и огромных картонных часов с надписью «Верное время»…
«Может, и правда, это я живу в призрачном мире, а не она?» — глядя на Асю, подумал Константин.
Но тут же отогнал от себя эти мысли. Очень уж непохожи на призраки были бесчисленные паровозы, и вагоны, и, главное, люди, которыми он командовал в настоящей своей, не праздничной жизни. Уж как-нибудь пореальнее все это было, чем кабаре «Шутки богов»!
— Давайте поищем кондитерскую, Ася? — предложил он. — Я, понимаете ли, давно мечтал пригласить вас в кондитерскую. Мне почему-то кажется, что вы любите сладкое.
— Это потому что у меня рот слишком большой, да? — засмеялась она. — Считается, что это признак сладкоежки. Мне когда-то няня говорила, что для барышни это даже неприлично. Но зато оригинально! — вызывающим тоном добавила она. — А пирожные я и правда люблю… Только я их давно не ела, — уточнила Ася.
— Поищем, поищем, — кивнул Константин. — Заодно прогуляемся.
На углу Малой Дмитровки сидела на низкой скамеечке деревенская баба и продавала молоко. Константин с удовольствием выпил кружку — он только теперь сообразил, что не успел позавтракать, — а Ася отказалась. Ему неудобно было настаивать: может быть, ей неловко, что она питается его продуктами?
Тверской бульвар, на который они вышли, перейдя Страстную площадь, был полон народа.
— А ведь и правда праздник, Ася, — слегка удивленно заметил Константин. — А я думал, просто выходной день.
— Удивительно, что вы не знаете о празднике, — ответила Ася. — Ваши большевики напоминают о солидарности трудящихся на каждом углу. Видите, лозунг?
Впрочем, сама она смотрела не на первомайский лозунг, написанный на длинном куске ткани, который был растянут над бульваром. Играл полковой оркестр, по бульвару гарцевали белые кони, украшенные алыми розами, на конях сидели всадники в синих мундирах, а за ними шел пеший воинский строй с барабанщиком во главе. Золотой барабан сиял в лучах майского солнца, сияли трубы музыкантов, алели розы в ушах коней, и все это было так неожиданно, так, в самом деле, празднично!
— Просто вы привыкли, что жизнь теперь суровая, — со смешной серьезностью объяснила Ася, — вот вам и не верится в праздник. Смотрите, Костя! — вдруг воскликнула она. — Аэроплан, видите, настоящий!
Аэроплан летел так низко над бульваром, что можно было разглядеть лицо летчика в кабине. Константину показалось, что лицо у него гордое, и он позавидовал этому летчику, на которого Ася так восторженно смотрела.
— А ночью, люди говорят, ракеты будут запускать, — радостно сообщил щуплый паренек в деревянных башмаках, тоже махавший аэроплану. — Говорят, у Храма Христа Спасителя. Пойду, как не пойти! Надоело горевать-то, — словно оправдываясь, объяснил он.
— А мы пойдем? — спросила Ася.
И оттого, что она сказала «мы» и посмотрела на него с ожиданием, Константин почувствовал такой прилив счастья, словно Ася была первым человеком, который ждал от него ответа с такой вот
