Уже ночью, без сна лежа рядом с Аней на широкой старинной кровати, Сергей вдруг сказал:
— Анюта, милая, ведь я еще больше перед тобой виноват, чем ты думаешь…
— Почему?
Она быстро проглотила слезный комок, стоящий в горле, и приподнялась, пытаясь заглянуть ему в лицо. В мертвенном смешанном свете луны и уличных фонарей лицо было еще белее, чем во весь сегодняшний вечер. Даже пятнышко у виска было поэтому незаметно.
— Потому что я себе эту армию, считай, сам устроил.
— Но как же, Сережа? — ахнула она. — Ты сам попросился в армию?!
Ну, конечно, не до такой степени. — Он невесело усмехнулся. — Проситься не просился, но просчитать последствия своего поведения тоже не удосужился. Я еще во время сборов догадался, что это может случиться. — Он взглянул ей в глаза и уточнил: — То есть даже не догадался, а понял, что кончится почти наверняка этим. Но ничего не предпринял, чтобы этого избежать… Хотя я вообще-то и сейчас не представляю, что мог бы против этого предпринять. Нет, представляю! — Он сел так резко, что кровать громко скрипнула и Матвей завертелся у себя в кроватке. — Пойдем на кухню, Анюта, а? — шепотом попросил Сергей. — Совсем мне не спится.
На кухне он сразу же закурил и, кажется, немного успокоился. Во всяком случае, того отчаяния, которое Аня услышала в его словах: «Нет, представляю!» — уже не было.
— Это на сборах случилось, — сказал Сергей. — Прошлым летом, как раз когда Матюшка родился. Помнишь, нас на все лето отправляли?
Конечно, Аня это помнила. Она тогда расстроилась из-за того, что во время ее родов Сергей будет на военных сборах; эта была обязательная программа военной кафедры, без сборов не давали звания лейтенанта запаса. Правда, за день до рождения ребенка он все-таки приехал в Москву по заверенной врачом телеграмме, поэтому о неприятностях, связанных с этими его сборами, Аня вскоре забыла. Как теперь оказалось, напрасно.
— Я даже представить не мог, что из этого получится. — Аня никогда не видела, чтобы он так курил — так много и с таким остервенением. — Стоял на тумбочке…
— Почему на тумбочке? — удивленно спросила она.
— Это так называется просто. Дневальный, значит. Входит полковник — я докладываю, что там положено докладывать. Смотрю, полковник знакомый — университетский завкафедрой. Видно, с инспекцией приехал. Ну, и заводит со мной задушевный разговор. — На этот раз он усмехнулся уже не просто невесело, а зло. — Как, мол, служба идет, да нравится ли армейская жизнь… Обычная такая бодяга. Я отвечаю: служба идет нормально, армейская жизнь нравиться не может. Он сразу: почему же вам, товарищ Ермолов, не нравится армейская жизнь? И фамилия у вас генеральская, и отвечаете вы четко, и выправка отличная — не сравнить с вашими коллегами, на которых форма мешком висит, — а армейская жизнь вам почему-то не нравится! Может, это на вас кто-нибудь из друзей неправильно влияет? Так вы на него укажите замполиту, проведем беседу… В общем, задушевная такая провокация, тоже обычная. Ну что я должен был ответить, Анюта?
Аня не представляла, что ее муж должен был ответить какому-то неизвестному полковнику на предложение «указать замполиту». Что должен был — не представляла, но что ответил — тут же представила и, как выяснилось, представила правильно.
— Мне тогда показалось, что я ничего особенного и не ответил, — виновато произнес он. — Сказал, что никто на меня не влияет, а у меня своя голова на плечах, и своей головой я думаю об армии то-то и то-то. И что за нашу армию, может, только в Отечественную войну было не стыдно. Да и то вообще-то стыдно, что солдат не жалели и, чтобы немцев остановить, просто трупами дорогу перед ними завалили. В общем, довольно внятно все это ему изложил, — снова усмехнулся он. — А ты в это время, между прочим, собиралась рожать, но вот это соображение, тоже вполне внятное, в моей самостоятельной голове почему-то не появилось.
— Но что же ты мог другое сказать, если ты так думаешь? Аня невольно улыбнулась, хотя им обоим было совсем не до смеха. Но очень уж смешно он смотрел на нее исподлобья — совсем как Матюшка, когда она отбирала у него какую-нибудь гадость, которую он потихоньку вынимал из мусорного ведра.
— Помолчать я мог, вот что! — сердито ответил Сергей. — Независимость свою заткнуть в… куда подальше — и помолчать. А я не помолчал — вот и получил. Он мне тогда уже разъяснил, завкафедрой, — сказал Сергей, — что у меня, мол, превратное мнение о советской армии, а чтобы это превратное мнение исправить, он мне предоставит возможность в нашей армии послужить. Я еще подумал, что он меня из университета на последнем курсе хочет выпереть, но вышло все гораздо проще, без эффектных жестов. Надо кого-то лейтенантом призывать по разнарядке — меня и призвали. Вот и все, Анюточка. — Он вдруг вздохнул, и опять точно так же, как вздыхал Матюшка, когда, вертясь, случайно переворачивал тарелку с супом. — Так что я, можно сказать, своими руками все сделал, чтобы два года тебя не видеть.
— Почему? — растерянно спросила Аня.
— Сам не знаю, почему я все это ему ляпнул. — Теперь улыбка у него получилась жалкая. — Моча в голову ударила — вот как про такую дурость говорят.
— Да я не про то! Почему ты собираешься два года меня не видеть? — воскликнула Аня. — Ты что, в казарме будешь жить?
Она плохо представляла себе, как устроена армейская жизнь. Может быть, лейтенанты должны жить вместе с солдатами? Или им все-таки дают какое-то жилье, или дают только настоящим лейтенантам, а тем, кого забирают после университета, никакого жилья не положено и они живут в казарме?
— Нет, в казарме я жить не буду, — объяснил Сергей. — Но где буду, непонятно. И уж точно, что не в Москве: не для того полковник старался. Ты что? — Он вдруг всмотрелся в Анины глаза. — Ты думаешь, что…
— Я не думаю, а знаю, — сердито сказала Аня. Она впервые рассердилась на него, да еще как! — Я знаю, что буду жить с тобой — там, где ты будешь жить. И при чем здесь Москва?
— Москва здесь при том, — медленно проговорил Сергей, — что в ней находится университет, в который ты этим летом должна поступить.
— Я про университет ничего никому не обещала, — сузив глаза, отчеканила Аня. — А тебя я… тебе я… Перед Богом и людьми!
Она почти выкрикнула эти слова — и наконец заплакала. Произнесенные вслух, они звучали слишком торжественно и, может быть, даже смешно. Но Аня-то знала, что они — правда, и ей было совершенно неважно, как эта правда звучит.
Наверное, Сергей это понял. Ни слова не говоря, он бросил сигарету в форточку и обнял Аню, прижал к себе. Он молчал все время, пока она плакала, и только сердце его стремительно билось у ее виска, и макушкой она чувствовала, как вздрагивает его горло.
Глава 4
Никогда она не видела таких лесов и такой реки!
Да она ведь и никаких лесов вообще-то не видела, а единственная река, которую ей приходилось видеть кроме Москвы-реки, была Красивая Меча в Сретенском — совсем узкая, обмелевшая, хотя и с живописной запрудой на том месте, где когда-то стояла мельница.
Но сравнить Красивую Мечу с Сожем было просто невозможно. Сож оказался настоящей рекой, широкой и мощной — такой, про которую сразу хочется сказать: несет свои воды.
Ане казалось, что Сож и ее несет на себе, как лодочку, сделанную из древесной коры. Но это не пугало, а наоборот, наполняло радостью и необъяснимой силой. Она привыкла втайне сравнивать Сергея с теми явлениями жизни, которые сильно затрагивали ее чувства, и теперь ей казалось, что Сож и Сергей — это одно, что Сергей и есть — Сож, и они оба несут ее куда-то в новую жизнь, которой она еще не знает, но совсем не боится. Эта новая жизнь была — Сергей, и мощно несущий свои воды Сож подтверждал это так же, как рука мужа, лежащая на Аниных плечах.
Сергей встретил ее и Матюшу в Гомеле и прямо с вокзала повел гулять в городской парк.
