успел прочитать.
— Почему именно «Космополитен»? — засмеялась Анна.
— А больше у нее не было ничего, — объяснил Матвей. — Ну, скажу тебе, журнальчик! У меня к сто пятидесятой странице вообще крыша уехала. Как все равно инструкцию к стиральной машине читаешь. «Одна моя подруга купила к весне новую сумочку и завела нового бойфренда, так вот она мне посоветовала… а я тебе советую…» — смешно пропищал Матвеи. — Еще удивляются, почему я на них не женюсь! Я там, правда, ценный совет обнаружил, — вспомнил он. — Что от поноса, оказывается, «Спрайт» помогает. И точно, помогает!
Только газы выбалтывать надо. Я недавно попробовал, когда шашлыков недожаренных наелся. Хочу вот благодарное письмо в редакцию написать.
— Поехали, маленький, — поторопила Анна. — Помнишь, тетя Фая говорила: «Пусть лучше я подожду поезда, чем он меня не дождется»?
Тетя Фая когда-то жила этажом ниже Ермоловых. Десять лет назад она уехала к младшему сыну в Израиль, но ее бессмертные высказывания до сих пор бытовали среди соседей как фольклор.
— А меня ты почему про подарок не спрашиваешь? — помолчав, спросил Матвей.
— Я думала, ты мне цветы подарил, — удивилась Анна.
— Хорошенького ты мнения о сыне! — хмыкнул он. — Я что, для того при депутате своем балду пинаю, чтоб родной матери на юбилей растительность дарить?
— Не знаю я, что ты при своем депутате делаешь и, тем более, для чего, — вздохнула Анна.
— Это долго объяснять! — отмахнулся Матвей. — Держи лучше подарок.
Он вышел в прихожую и вернулся, держа в руке коробку, обтянутую малиновой кожей. Открыв ее, Анна обнаружила лежащее на бархате зеркало. Оно было овальное, настольное, явно ручной работы и такое, что смотреть на него хотелось больше, чем в него.
Зеркало было обрамлено серебряным цветочным венком. Цветы в этом венке были простые, луговые — ромашки, лютики, васильки; как раз такие, которые Анна любила и которые ей сегодня подарили в живом букете. В некоторые из этих серебряных цветов были вставлены неограненные камни — синие аквамарины, зеленые хризопразы, сиреневые аметисты…
Но еще более необычное впечатление производила подставка, на которой зеркало должно было стоять на столе. Она представляла собою две женские скульптурные фигурки, тоже серебряные. Они держали зеркало и при этом сами в него заглядывали, одна с восхищенным, а другая с сердитым и даже, как показалось Анне, завистливым выражением лица — как будто оценивали того, кто будет в это зеркальце смотреться. Конечно, это была не просто ручная, а потрясающая старинная работа. Анне не приходилось видеть работы современной, в которой лица были бы так выразительны. И где только Матвей откопал такое невероятное явление?
В этом подарке как будто бы отразился весь ее мальчик — неунывающий, бесшабашный, уже от нее отдельный, и все-таки ее любящий, и как-то совсем по-взрослому нежный с нею… Анна чуть не заплакала, глядя на это зеркальце.
— Ну что ты, мам? — расстроился Матвей; наверное, она все-таки шмыгнула носом. — Совсем не нравится?
— Очень нравится, — скрывая слезы, улыбнулась она. — Просто мне грустно сознавать, что ты уже такой взрослый…
— Ну и что, что взрослый? Глянься в зеркальце — ты же все равно еще молодая, — заметил он и добавил со смешной важностью: — Все-таки от ранних детей только поначалу одни заморочки, а потом и радости тоже бывают. Ладно, мамуль, поехали, — сказал Матвей, вставая. — А то во Внуково еще пилить и пилить, к тому же пробки.
Глава 3
— У тебя что, опять новая машина? — ахнула Анна, выходя из подъезда.
— Какая же она новая? — Ребенок сделал честные глаза. — Да этому «бумеру» в обед сто лет!
— Не ври, пожалуйста, — суровым тоном возразила она. — Я, по-твоему, совсем дремучая? И не сто лет, а максимум три года, и вообще, я не о возрасте ее говорю. У тебя же неделю назад «Мерседес» был!
— Был да сплыл, — элегически промолвил Матвей. — Ничто не вечно под луной.
— И номера какие-то странные, — заметила Анна, обходя вокруг сияющей черной «БМВ».
— Не странные, а просто ростовские, — объяснил он. — Ну, мам, земеля моего депутата продавал по дешевке, а в Ростов тащиться, чтоб с учета снять, ему было в лом. Я и купил по доверенности. И какая мне разница, ростовские номера или московские? Смотри, хороший какой «бумер», а летает как! С места двести идет, красавец, сейчас сама увидишь. — Он забросил в багажник чемодан и распахнул переднюю дверцу. — Прошу, мадам!
— Двести с места, пожалуйста, не надо, — сказала Анна. — И не с места тоже.
Впрочем, ехать по Малой Дмитровке со сколько-нибудь ощутимой скоростью все равно было невозможно. Времена, когда это была сравнительно тихая старинная улица, давно прошли. Теперь она в любое время дня была запружена машинами, и даже на последнем этаже дома, в котором жили Ермоловы, из-за шума невозможно было бы спать, если бы не стеклопакеты в окнах.
Меньше всего хотелось занудствовать, глядя в Матвеевы смеющиеся глаза, но следовало воспользоваться тем, что в ближайший час мальчик уж точно никуда не денется и не избежит воспитательной беседы.
— Матвей, когда ты последний раз был в университете? — тем же тоном, каким она расспрашивала про новую машину, поинтересовалась Анна.
— Ну, когда… — недовольно протянул он. — Сравнительно недавно.
— Сравнительно с чем? — не отставала она. — А недавно — это когда?
— Мамуль, ну какая тебе разница? — Матвей явно не собирался воспитываться.
— Разница мне такая, что тебя выгонят и ты останешься без диплома.
— Мам, я уже усвоил всю теорию, которой меня могли научить на этом факультете вашей альма матер. — Он наконец перестал улыбаться и взгляд у него стал сердитый. — Теперь я сравниваю теорию с практикой. А если мне когда-нибудь понадобится диплом, я его куплю.
— Но почему нельзя просто написать дипломную работу и закончить пятый курс? — возмутилась Анна. — Почему обязательно надо доводить до крайности? А если в самом деле выгонят? Ведь в армию заберут! — привела она самый убедительный довод.
— Не заберут. — Матвей махнул одной рукой, а другой лихо крутнул руль, поворачивая на Тверской бульвар. — Меня депутат отмажет.
— Я понимаю, о чем ты думаешь. — Анна решила донять его не мытьем, так катаньем. — Мамаша — нудная тетка, жизни настоящей не знает, в молодых делах ничего не понимает, лезет с нравоучениями, дай Бог вытерпеть! Но ведь я…
Ничего я такого не думаю, — улыбнулся Матвей. — Я тебя, маманька, нечасто вижу, так что ты меня воспитывай, пожалуйста, хоть всю дорогу, не стесняйся. Я с удовольствием слушаю.
Анна только вздохнула. Если сын был в чем-то прав, то только в том, что, наверное, и вправду уже усвоил все, чему могли его научить на факультете госуправления в МГУ. Способностей у него оказалось вполне достаточно, чтобы учиться играючи и даже вполне прилично сдавать сессии. Во всяком случае, до второго курса, после которого он объявил родителям, что будет жить отдельно, чтобы не травмировать их психику своим образом жизни.
Если бы их с Сергеем отношения складывались иначе, Анна ни за что не позволила бы мальчику начинать самостоятельную жизнь так рано. Но неизвестно еще было, кто кому травмирует психику, и она не смогла возразить… Матвей перебрался в маленькую квартирку, которую дедушка и бабушка купили «на вырост» внуку, когда продали свою, профессорскую, уезжая в Канаду. Квартирка эта находилась на Ломоносовском проспекте; Матвей уверял, что оттуда ему проще будет ходить в университет. И вот
