женщину как за единственную опору своей жизни. Он сам всегда был опорой, многим людям, и Асе тоже, он это знал и потому был сейчас растерян. Нет, он был не растерян — он был смятен, уничтожен, и дело было совсем не в Асе.
Но, шагая через две ступеньки на последний этаж, задыхаясь, словно не ехал от Лубянки до Малой Дмитровки, а бежал, он хотел именно этого: схватиться за нее как за единственное, что ему осталось в жизни.
Пока он хлопал себя по карманам в поисках ключей, соседняя дверь отворилась и из нее вышла женщина с большой ивовой корзиной. Константин скользнул по ней тем же невидящим взглядом, каким только что смотрел на московские улицы. Он ее не узнал — заметил только, что молодая, широколицая, с соломенными волосами, торчащими из-под клетчатого платка. Ему не было до нее никакого дела, и он не стал вспоминать, кто это.
— Здрасьте… — удивленно пробормотала она. — А мамка говорила Аське-то, что не вернетесь вы — бросили, мол, ее.
Не глядя в сторону этой женщины, которая встретила его здесь первой, и встретила какой-то грязной сплетней, Константин захлопнул за собою дверь.
В квартире было так тихо, что он сразу решил, что Аси дома нет, и сердце у него заныло. Но уже спустя мгновенье он расслышал в этой тишине мелодичные звуки, похожие на звон колокольчиков, и догадался, что это играет музыкальная шкатулка. И не могла же она играть сама собою!
«Этот звук, нежный звук…» — мелькнуло в голове, и горло тут же сжалось, словно перехваченное петлей.
Не сняв даже шинели, только бросив на подзеркальник фуражку, Константин стремительно вошел в комнату.
Солнце било во все окна, освещало все неправильные, изломанные углы большой бестолковой студии, и в этом сплошном круговом сиянии он увидел Асю. Она сидела на козетке, поджав ноги и накрыв их узорчатой шалью, музыкальная шкатулка с откинутой крышкой стояла перед нею, и из шкатулки лились эти нежные звуки, равные яркому свету, рождественской Москве и самому Асиному существованию.
— Ася… Настенька! — выдохнул Константин. И — упал к ее ногам.
Он стоял на коленях, целовал ее колени, как маленький прятал лицо в подоле ее платья — того самого, из белого кавказского сукна, в котором увидел ее у своей кровати, когда очнулся от горячки, — и не чувствовал, что плечи у него судорожно вздрагивают, не слышал, что из горла вырываются какие-то сиплые звуки.
— Костя, милый, что же с тобой?.. Боже мой! — Она гладила его волосы, его вздрагивающие плечи, пыталась приподнять его голову, чтобы заглянуть в лицо, но он только мотал головою, не в силах оторваться от ее колен, которые целовал с таким исступленным самозабвением.
Он обнимал ее, изо всех сил сжимая кольцо своих рук, словно она могла вырваться и исчезнуть. Поцелуи его поднимались все выше по ее ногам — к животу, к бедрам…
И вдруг, целуя ее живот, весь дрожа от какого-то неназываемого чувства, которое не было желанием и которого он никогда не знал в себе прежде, Константин ощутил, как что-то дрогнуло под его губами и словно бы ударило его — изнутри, прямо из ее живота.
Он удивленно отпрянул и снизу вверх взглянул на Асю, забыв о том, что не хотел, чтобы она видела его постыдные слезы.
— Настенька… что с тобой… там?.. — пробормотал он.
— Как я боялась! — сказала она, глядя на него счастливыми золотыми глазами, в которых он впервые не чувствовал тревоги.
— Чего ты боялась? — спросил он, пытаясь как-нибудь незаметно вытереть лицо.
— Что ты вернешься и… будешь со мною совсем другой, понимаешь? А у тебя глаза опять как роса на молодой траве, Костя, любимый мой, как же я тебя ждала!
Он вспомнил, как она впервые сказала ему это — про росу на молодой траве, — и почувствовал, что напрасно пытался вытереть слезы: они снова подступили к горлу.
— Ты догадался, да? — спросила Ася, гладя его по щекам и незаметно вытирая их.
— О чем? — спросил он.
— Какой ты смешной, Костя, — улыбнулась она. — И теперь не догадался? Ведь я беременна, и уже почти полгода, неужели не заметно? Смотри, я платья все расшила, потому что я теперь толстая, как медовый бочонок, и ни в одно свое прежнее платье не помещаюсь!
И она снова засмеялась, разводя руки и показывая, какая стала толстая.
— Полгода?! — потрясенно выговорил он. — И ты, получается, уже знала, когда я уезжал? Почему же ты мне ничего не сказала, Настя!
Он произнес последние слова с таким отчаянием, как будто это могло что-то изменить в его жизни — если бы он знал до своего отъезда, что она беременна…
И в ту же минуту он понял, что его жизни не изменит уже ничего. Что-то в ней было сделано, и сделано неотменимо — навсегда.
Он поднялся с колен, сел рядом с Асей на козетку и осторожно, почти с опаской, обнял ее за плечи.
— Не бойся, Костенька, — снова засмеялась она. — Обними крепче, ты не повредишь… нам!
— Ты могла ведь об этом написать, — укорил он. — Раз уж сказать боялась.
— А я и этого тоже боялась, — тихо сказала Ася. — Боялась написать. Я ведь тебя не спросила, решила все сама — решилась его оставить… А если бы ты сказал, что не хочешь? Ведь было уже поздно что-то изменить, когда ты уезжал. И я подумала: пусть все идет как идет. Если ты ко мне вернешься, то сам все увидишь, а если нет, лучше тебе не знать, чтобы ты… не надо… из одной твоей порядочности…
Она проговорила все это быстро и сбивчиво и прижалась лбом к его плечу.
— Из моей порядочности… — горько проговорил он. — Я рад, Ася. Как ты себя чувствуешь?
— Все хорошо, не волнуйся, — улыбнулась она. — Меня Лев Маркович пользует, а он опытный доктор, и он говорит, что все хорошо. Сначала он беспокоился, что легкие у меня слабые, оттого всегда и кашель, но потом всё прошло. Я, знаешь, очень поздоровела от беременности.
— Тебе, наверное, в санаторию куда-нибудь надо, — сказал он. — Если легкие… К морю — в Ялту или в Италию.
— Костя, ну какая теперь Италия? — улыбнулась она. — Да и все хорошо с моими легкими, не волнуйся! Ты о себе лучше расскажи. Как тебе там приходилось? У тебя вид совсем измученный, — тихо добавила она. — С тобой что-нибудь случилось, Костя?
— Со мной — ничего, — усмехнулся Константин.
— А с кем?..
— Я тебя люблю, Настенька, — вдруг, самому себе не знакомым голосом, сказал он. — Не оставляй меня. Я тебя люблю.
Глава 11
Анна вошла в квартиру и сразу поняла, что Матвей приехал проведать маму. Она всегда легко догадывалась, кто дома — Сергей, Матюшка или оба они вместе. И раньше догадывалась, когда все они составляли единое целое, и, как ни странно, даже теперь.
У нее вообще было много подобных талантов, которые она и сама не умела объяснить. Она могла мгновенно определить, что изменилось в доме за время ее отсутствия — неважно, уезжала она надолго или просто уходила на пару часов. Еще могла купить любую обувь без примерки — хоть себе, хоть мужу, хоть сыну — и ни разу не ошиблась; обувь сидела, как на заказ сшитая.
Анна над этими своими талантами только смеялась и вполне искренне говорила, что они отнюдь не приближают ее к Леонардо да Винчи.
— Ты поел, маленький? — громко спросила она, снимая в прихожей туфли.
— А то! — Маленький вышел из комнаты, взял у нее плащ и повесил в шкаф. — У тебя там такой
