борщец в кастрюльке, что мертвый встал бы поесть. И не лень же тебе такое выстряпывать!
— Привычка свыше нам дана, — засмеялась Анна. Продолжение — про то, что «замена счастию она», — она опустила.
Матвей не только поел, но и искупался — темные волосы были мокрыми, — переоделся в свои старые, чуть ли не школьные еще, драные джинсы и блаженствовал с книжкой на диване в гостиной. Впрочем, достаточно было Анне тоже переодеться, умыться и усесться рядом с ним в кресло, чтобы она поняла, что блаженство это только внешнее и даже отчасти показное — для нее. На самом деле он был неспокоен, и этого трудно было не заметить, во всяком случае, ей.
Тревога снова шевельнулась у нее в душе. Хотя прошло уже две недели и тот человек больше не звонил, но ведь это ей не звонил, а Матвею, может быть, и звонил. А может быть, не звонил и ему, но ведь неизвестно еще, что лучше…
«Если в ближайшие пять минут сам ничего об этом не скажет — спрошу, — решила Анна. — Начнет врать, сразу ведь пойму».
— Ма, спросить можно? — вдруг поинтересовался Матвей.
— Обращайтесь, товарищ Ермолов, — улыбнулась она. — Что это ты как в армии?
— Да так… Слушай, а что это значит? — Он полистал книгу, которая лежала у него на животе, и прочитал:
— Ну, и что же тебе непонятно? — Анна снова не сдержала улыбку.
— Так ничего непонятно. Разве бывают такие женщины? — спросил Матвей.
— Конечно, — подтвердила она. — Думаешь, Мандельштам их выдумал?
— Например?
— Например, твоя бабушка.
— Антоша? — удивился Матвей. — Что-то я ничего такого не замечал.
— Ты и не мог замечать. — Анна наклонилась и чмокнула его в нос. — Ты мальчик ясный, у тебя пока вся жизнь как на ладони. А что не на ладони, того ты и не замечаешь. Но, поверь мне, это именно про нее написано. Просто точь-в-точь. Я тоже этого не понимала, когда маленькая была, — добавила она, чтобы ребенок не обиделся.
Но Матвей, кажется, и не думал обижаться. Он вообще не обижался на нее, разве что когда был совсем маленьким и она запрещала ему что-нибудь настолько категорически, что даже он, со всем его упрямством, не мог противоречить. Но подобных запретов было до того мало, что, можно считать, и вовсе не было.
— Не так живу, а, мам? — вдруг спросил он.
— Почему не так, Матюша? — даже растерялась Анна. Конечно, она постоянно твердила ему, что надо закончить университет, бросить сомнительную работу на депутата и заняться каким-нибудь внятным делом. Но сказать мальчику, что он живет не так, да еще когда он сам об этом спрашивает, да еще таким незнакомым, совсем взрослым голосом, — этого Анна просто не могла.
— Да черт его знает, почему. — Матвей отложил книгу и смотрел теперь невидящими глазами куда-то в темноту за открытой дверью пустого отцовского кабинета. — Я этого раньше даже и не чувствовал, только сейчас… Видно, вырос, пора под ладонь заглянуть. — Он улыбнулся, но зеленые глаза остались невеселыми. — Это у меня после Владикавказа началось. Думал, просто депресняк накатил, пройдет, а не проходит. Я, понимаешь, понял, что стал просто частью чего-то… Какой-то системы, что ли. Как она работает, так и я должен буду сработать, а хочу я этого или нет — неважно. И вот это мне поперек горла, хотя спроси меня, почему — не объясню.
— А ты все-таки попробуй, — попросила Анна. — Попробуй, Матюшка, мне ведь можно и неясно объяснить.
— Меня просто с души там воротило, — сказал он, помолчав. — Столько людей этим взрывом искалечило, да еще детей… А он, ну, депутат мой, по больницам таскается и на камеры позирует. Вроде как сочувствует, но я-то знаю, что хрена он кому посочувствует, себе разве что, да и то спьяну. Так, имидж нарабатывает. И черт бы с ним, чего с него взять, но я-то зачем за ним хожу?.. Так мне, мам, стало тошно, что хоть возьми да удавись. Я знаю, что ты скажешь. — Улыбка все-таки мелькнула в его глазах. — Что надо получить диплом. И что? Депутатами управлять? Нужное дело!
— Но ты же сам этот факультет выбрал, мы ведь тебя не заставляли, — напомнила Анна. — Папа хотел, чтобы ты на математику шел, у тебя прекрасные способности.
— А ты хотела, чтобы я на искусствоведение шел, потому что у меня и к этому прекрасные способности. — Теперь он улыбнулся уже не глазами только, а по-настоящему, знакомо и любимо. — А я хотел быть самым главным и пошел учиться на начальника, потому что и к этому у меня тоже способности имеются, как жизнь показала. Это я в вас, между прочим, — сообщил он. — Вы же у меня оба начальники, особенно папа. Ну, и ты, маманька, тоже, и ты, не переживай, — добавил он уже совсем обычным своим лихим тоном.
— Мое честолюбие полностью удовлетворено, так что можешь мне не льстить, — засмеялась Анна.
— А почему это, кстати, папа вдруг из математики в бизнес подался? — вспомнил Матвей. — Все собираюсь тебя спросить и все как-то забываю. Я же подробностей по малолетству не знал.
— Во всяком случае, не потому что хотел быть начальником, — пожала плечами Анна. — Честолюбие у него есть, конечно, но мне всегда казалось, что его честолюбие лежит не столько в социальной, сколько в какой-то другой сфере. Отвлеченной, логической — не знаю, как это назвать. Ему нравилось жить в ясном математическом мире и понимать, что он этим миром полностью владеет, — вот что мне казалось. Да ты у него самого спроси, — посоветовала она.
— А ты лучше объясняешь, чем он, — хмыкнул Матвей. — Я у него уже спрашивал.
— И что он тебе сказал?
— Сказал, что должен был это сделать, иначе перестал бы себя уважать. Доходчиво объяснил, что и говорить! Получается, я, чтоб себя уважать, бизнесом должен заниматься? Так я и занимался, только эффект, в смысле самоуважения, почему-то вышел обратный.
— Матюша, я думаю, он сделал это из-за меня, — тихо сказала Анна. — То есть и из-за тебя, конечно, тоже, и из-за бабушки. Время тогда было такое, что мы все растерялись и не знали, что делать. Просто не знали, что нам делать, чтобы завтра было что поесть. Теперь трудно в это поверить, но было именно так.
— Что, и Антоша растерялась? — удивился Матвей. — Вот уж представить не могу!
— Антоша, пожалуй, нет, — согласилась Анна. — Но тоже — думаешь, папе приятно было видеть,
