— Ноты же хотел «Вольво» купить, я же знаю… — вздохнула Анна. — Неужели на все хватит?
— На все не хватит. — Он наконец открыл глаза и покосился на ее расстроенное лицо. — Значит, поезжу еще на «Жигулях». Заодно Матюшка поучится на отечественном материале. Это что, великая жертва, с машиной погодить?
— Почему-то именно твои машины всегда становятся жертвами моих дел, — опять вздохнула она. — Помнишь, «Запорожец» продал?
— Зато потом мотоцикл купил. Все, Анютка, хватит о делах — я тебя предупреждал! — Сергей повернул ее к себе лицом и прижался к ней животом так, что у нее сразу стало горячо между ног, как у девчонки. — Да сними ты эту пижаму, вот, в самом деле, идиотская мода…
Может быть, отложить покупку новой машины — это была и невеликая жертва. Но в тот день, когда Сергей ушел из университета, была принесена именно жертва, этого невозможно было не понимать. И воодушевление, с которым он впервые говорил сегодня о своем бизнесе, происходило оттого, что он только этим вечером почувствовал небесполезность сделанного выбора…
Глава 12
О том, что у Васьки сегодня день рождения, Константин вспомнил только у самого дома — когда уже отпустил машину и ехать за подарком было не на чем. Да и что можно было бы купить в двенадцать часов ночи для трехлетнего ребенка? Впрочем, может быть, что-нибудь продавалось даже и ночью.
Константин не слишком интересовался подробностями быта, но и ему казалось, что Москва как-то похорошела. Открылось множество лавок, на улицах продавали мороженое и другую снедь, и люди не выглядели одетыми в пальто из одеял.
Да и вообще, этот город вбирал в себя такое множество разных людей со всеми их немыслимыми прихотями, что вполне могло быть, чтобы на седьмом году революции детские игрушки продавались в нем среди ночи.
Но отправляться на поиски подарка Константину не хотелось, хотя апрельский вечер было теплым и небо почему-то еще не совсем потемнело — оставалось по-вешнему ясным, несмотря на поздний час. В прежние времена он не отказался бы прогуляться в такую погоду.
«Поздно — спит уже Васька, — подумал он. — А завтра я рано уйду — тоже будет спать. Наверное, Ася что-нибудь от нас обоих ему подарила».
Кажется, спал в этот поздний час не только ребенок, но и Ася. Константин осторожно прикрыл за собою входную дверь, снял шинель и, не включая свет, прошел в квартиру. В гостиной было темно, в детской тоже, но в Асиной спальне горела настольная лампа; приглушенный свет пробивался в щель под дверью.
Он заглянул в детскую, посмотрел в темноте на сына, но тот спал, повернувшись на бочок, и Константин разглядел только пухлую щечку да волнистые, в Асю, темные волосики на виске.
Когда родился Васька, пришлось выгородить из большой многоугольной комнаты еще одну — детскую. В остальном же ничего не изменилось. Константину и в голову не пришло бы что-либо здесь менять, он вообще не слишком замечал обстановку, которая его окружала. Ася тоже почему-то ничего не покупала для дома, разве что какие-то вещички в Васькину комнату. Кажется, когда-то она говорила, что ей все здесь дорого такое, как есть. Константин лишь случайно вспомнил однажды эти ее слова и даже не был уверен, что вспомнил правильно, но переспрашивать не стал. Не хотелось лишний раз ворошить прошлое — ни ее, ни то, которое у них уже было общим.
Ася не спала, но была уже в постели и читала.
— Извини, закрутился и забыл про день рождения, — сказал он, садясь на край кровати. — Ты его от меня поздравила?
— Поздравила, — кивнула она. — Подарила лошадку-качалку, я ее третьего дня у Мюра и Мерилиза купила и у Тони до поры спрятала.
— Разве работает Мюр и Мерилиз? — удивился Константин.
— Да, только он теперь как-то иначе называется. Ты голоден, Костя? Я могу согреть обед. Или, если хочешь, есть холодная телятина и греческое молоко.
— Какое еще греческое молоко? — Он удивился не меньше, чем Мюру и Мерилизу.
— Это просто варенец. — Ася наконец улыбнулась, хотя глаза остались тревожными; но ведь они у нее всегда были такими. — Моя няня его когда-то так называла. И заквашивала серебряной монетой.
— Ты тоже заквашиваешь серебряной монетой? Константин улыбнулся ей в ответ, но и тогда в ее глазах не зажглись золотые огоньки.
— Я заквашиваю серебряным наперстком. Что же, разогреть тебе обед?
— Я обедал на службе, — сказал Константин. — И не голоден. Заместителей наркома кормят неплохо, — попытался он пошутить.
— Я знаю, — кивнула Ася. — Их домашних тоже.
То ли горечь, то ли насмешка привычно послышались в ее голосе. Раздражение, охватившее при этом Константина, тоже стало уже для него привычным.
— Меня поздно воспитывать, — резко произнес он, вставая с кровати. — Я такой, а не другой, и не тебе меня учить.
— Я ничему тебя не учу, Костя, — тихо сказала она, глядя этим своим беспокойным взглядом, который теперь тоже его раздражал. — Мне слишком тебя жаль, чтобы я стала тебя мучить нравоученьями.
— Интересно! — Он остановился на пороге спальни. — Как это — тебе меня жаль? Я что, калика перехожий?
— Не перехожий.
— Но калика? — насмешливо переспросил он. — Ладно, не будем снова все это затевать… Хотя бы на ночь. Спи, не буду тебе мешать.
— Ты мне не мешаешь, Костя, — сказала она. — Я сама хотела… Я должна с тобой поговорить. Я тоже думала, что лучше завтра, но раз уж так получилось… Извини, я оденусь.
Три — ну, может быть, еще два года назад — он не дал бы ей одеваться, когда она уже лежала в постели, а он стоял в дверях. Но три года назад и не могло такого быть, чтобы они не виделись два дня, вот как сейчас, и он вернулся бы наконец домой, и вдруг, на пустом месте, получился бы такой раздраженный разговор. Но мало ли что не могло быть прежде и стало сейчас!
Когда Ася вышла в гостиную, Константин сидел на полукруглой, похожей на колбасу козетке. Почему было не поменять эту бестолковую мебель на что-нибудь удобное! Этого он не знал, и еще меньше знал, почему это его так раздражает — ведь можно было сесть и в кресло.
— Костя, мне очень тяжело, — сказала Ася, останавливаясь в двух шагах от него.
Константин тоже встал — не сидеть же, если она стоит.
— Что именно тебе тяжело? — спросил он. — По-моему, твоя жизнь устроена удобно. Или Наталья плохо тебе помогает с Васькой? Ты как-то жаловалась, что она его не любит, я помню… Так возьми другую няню.
— Наталья помогает мне хорошо, — кивнула Ася. — Ваську она, конечно, не любит — она, по- моему, вообще никого не способна любить, в точности как ее мать, — но нам ее любви и не нужно. Дело не в ней, вообще не во всем этом… Ах, Костя, не сбивай меня, прошу, иначе я так и не решусь, не сумею тебе сказать!.. Я больше не могу так жить. Мне стыдно так жить. Стыдно и невыносимо.
— Опять? — усмехнулся он. — То-то я все жду, когда ты заговоришь про грязные деньги большевиков или про что-нибудь подобное. Что поделать, я не умею плясать в кабаре. Работаю, как могу.
— Я давно уже не пляшу в кабаре, — сказала Ася.
— И тебя это, конечно, безумно угнетает. Ну так займись чем-нибудь еще, если тебе скучно, — поморщился Константин. — Могу тебя устроить в театр восемнадцатого железнодорожного полка — оказывается, есть и такой. Сейчас везде театры.
