которой изображена карта мира.
Выйдя оттуда, он говорит:
— Положись на меня.
Весь путь от Нью-Йорка до Сан-Хуана Джейми спит. Я снимаю с него бейсбольную кепку и касаюсь его волос, забранных за уши и слегка вьющихся. На нем белая футболка, старые джинсы и тапочки. Он длинный и худощавый, одни только ноги — как у жеребенка.
Джейми — мой первый настоящий бой-френд.
Мы вместе уже три месяца.
Для меня это началось с той ночи, когда он сказал, что не может спать с женщиной, которую не любит.
— По своей природе я моногамен, — пояснил он.
Я ответила:
— Я тоже.
Мы приземляемся в Сент-Круа и, выйдя из самолета, топаем в крошечный аэропорт. Я замечаю мужчину с плакатом, на котором написано: «Джейн и Джеймс». Я соображаю: за нами прислали машину. А Джейми смеется и говорит:
— Вот и они!
Белла — ослепительная красотка: большие черные глаза, длинные черные волосы, смуглая кожа.
Мужчина, которого я приняла за шофера, оказался Ивом, мужем Беллы, и когда мы потерлись щеками, в памяти всплыло: «Бабушка, какие у тебя мягкие губы!»
Белла берет меня за руки, словно долго ждала этой встречи, и восклицает:
— Джейни!
Меня называли так в детстве, и меня настолько трогает теплота ее тона, что я говорю:
— Беллочка!
Я понадеялась, что нас никто не слышал, но, ведя нас к своему джипу, Ив шепчет: «Белла в своем репертуаре».
Путь к дому — сплошные зигзаги. Джейми наклоняется вперед — между передними сиденьями, — чтобы поговорить с Беллой.
Когда мы сворачиваем на подъездной путь, она выскакивает из джипа, чтобы отпереть ворота. Однако перед этим машет рукой, показывая надпись на стене: «Плавучий дом». Джейми сжимает мне ладонь. Я пытаюсь пошутить, что знаю только семейные дома, но джип уже проскакивает в стиснутый стенами двор.
Дом вытянут в длину и залит солнечным светом, полы покрыты белыми керамическими плитками, из каждого окна видно иссиня-зеленое Карибское море.
Белла показывает нам вид, открывающийся из окна нашей комнаты. Ее речь представляет собой дикую смесь самых разных акцентов.
— Мой отчим — ахитектр, — говорит она. — Окна сделаны по его дизайну, чтобы мы чувствовали воду. Дом прохладный.
Ее гласные и согласные совершенно не разобрать, и любая попытка понять ее равносильна ловле рыбы в зарослях клевера или поискам козлов в океане.
Ив предлагает нам выпить рома или чего мы пожелаем и выносит на веранду поднос. Внизу двор — длинный и крутой, до самой пристани окаймленный цветущими деревьями.
Белла отводит Джейми в сторонку.
— Александра передает тебе сердечный привет, — говорит она.
Пока Ив расспрашивает меня о том, как мы долетели, о снеге, о браслете, который я ношу, я краем уха прислушиваюсь к разговору Беллы с Джейми о близких друзьях, о которых он никогда не упоминал и которые рассеяны по всему свету. Мне приходит в голову, что все мои друзья живут всего в трех штатах.
— Мы поплаваем? — спрашивает Джейми.
— Конечно, — отвечает она.
— Пойдем побултыхаемся, — говорит мне Джейми тоном одиннадцатилетнего мальчишки, что мне в нем и нравится.
Мы облачаемся в купальники — кожа у обоих бледная — и сходим в воду. Чем глубже я погружаюсь, тем сильнее чувствую, что все будет хорошо, прекрасно, великолепно, удивительно. Вода бирюзовая и нежная, и мы с Джейми снова прежние. Подняв глаза, я вижу Ива и Беллу, которые, опершись о перила веранды, держатся за руки. Они машут нам, и это напоминает эпизод киносъемки. Когда я говорю об этом Джейми, он отвечает, что я начиталась латиноамериканских романов и нахожусь под влиянием магического реализма.
— Я вовсе не это имею в виду, — говорю я.
— А что же?
— Что-то в духе фотореализма.
— Живопись, — говорит он.
Я имею в виду лишь то, что кажется, будто они позируют, но продолжаю красочно расписывать лужайку, ведущую к веранде, витки колонн, подобные мазкам на полотне, — и в этом нет ничего обидного для его друзей.
На обед у нас пойманные в здешних водах омары, которых мы поедаем, усевшись на веранде. Белла и Ив почти все время разговаривают друг с другом по-французски. Джейми постепенно втягивается в разговор, как бы ненароком вставляя французские фразы, а когда Ив замечает: «Да ты прекрасно говоришь», речь его начинает литься с поразительной легкостью.
Последний раз я говорила по-французски в восьмом классе, когда познакомилась с зажиточной французской семьей, которая снимала квартиру на четвертом этаже дома возле железнодорожной станции. Помню, что иногда они пользовались лифтом, но чаще поднимались к себе пешком.
— На Рождество мы гостили у родителей Ива, — говорит Белла по-английски, коснувшись щеки Ива тыльной стороной ладони. — Чудесные люди.
Потом поворачивается ко мне:
— Как тебе омары?
— Чудесные, — отвечаю я и только после этого осознаю, что передразниваю ее. Это моя дурная привычка: я подобна тем животным, которые, чтобы выжить, подражают хищникам.
В постели Джейми спрашивает:
— Ну, что скажешь о Белле?
Внутренний голос подсказывает мне: она восхитительна! И я принимаю подсказку.
Он улыбается.
— Так и знал, что она тебе понравится.
Я добавляю:
— Я уже встречалась кое с кем из манекенов.
— Милая, — говорит он и напоминает мне, что они с Беллой — хорошие друзья и потому я не должна быть слишком пристрастной.
Здесь, в темноте, я могу вымолвить:
— Ты прав, извини.
Но в этот момент до меня доносятся звуки, которые обычно издает спящий человек.
Мы едем через холмы по берегу океана. Я сижу впереди с Ивом и разглядываю животных, которые то и дело перебегают дорогу. Похожи на крыс, но с пушистыми хвостами. Ив объясняет, что это мангусты. Они были завезены сюда в начале века из Индии, чтобы бороться со змеями. И они боролись. А нынче… Он
