белый листок бумаги. Мартин Бек нагнулся, чтобы подать его малышу, и тот воскликнул:
— Цок-цок! Цок-цок от дяди!
Мартин Бек посмотрел на предмет, который держал руке.
Это был самый обыкновенный билет в метро.
XVIII
Утром, в пятницу шестнадцатого июня 1967 года, уже кое-что что произошло.
Полиция опубликовала описание, которое имело тот недостаток, что подходило к каким-нибудь десяти тысячам более или менее добропорядочных граждан. А может, и к еще большему количеству.
В руководстве полиции кое-кто по-прежнему упрямо настаивал на том, что у Лундгрена нет никакого алиби относительно убийства в Ванадислундене, и подвергал сомнению надежность его свидетельских показаний. Это привело к тому, что Гюнвальд Ларссон поставил одну женщину в весьма неприятное положение, а другая женщина поставила Колльберга в еще более неприятное положение.
Гюнвальд Ларссон набрал телефонный номер в районе Ваза. После чего состоялся следующий разговор.
— Янсон слушает.
— Добрый день. Криминальная полиция, у телефона старший криминальный ассистент Ларссон.
— Слушаю вас.
— Могу я поговорить с вашей дочерью Майкен Янсон?
— Да, пожалуйста. Секундочку. Мы как раз завтракаем. Майкен!
— Алло, Майкен Янсон слушает.
Голос был звонкий и воспитанный.
— Полиция, у телефона старший криминальный ассистент Ларссон.
— Да?
— Вы сообщили, что вечером девятого июня были в парке Ванадислунден, куда ходили немножко подышать свежим воздухом.
— Да.
— Что было на вас надето, когда вы ходили подышать?
— Что было… секундочку, да, на мне было черно-белое короткое платье.
— А еще что?
— Босоножки.
— Ага. А еще что?
— Ничего. Подожди, папа, он всего лишь спрашивает, что было…
— Ничего? Больше ничего на вас не было?
— Н-нет.
— Я имею в виду, у вас случайно не было чего-нибудь под платьем?
— Ну да, естественно. На мне, естественно, было нижнее белье.
— Ага. А какое нижнее белье?
— Какое нижнее белье?
— Да, именно об этом я вас и спрашиваю.
— Ну-у… на мне было, естественно, то, что… то, что обычно носят. Но папа, ведь это полиция!
— А что именно вы обычно носите?
— Ну, естественно, бюстгальтер, и… ну, как вы думаете?
— Я ни о чем не думаю. У меня нет никакого априорного мнения, я всего лишь спрашиваю.
— Ну, в таком случае, естественно, трусы.
— Ага. А какие трусы?
— Какие? Послушайте, я не понимаю, что вы имеете в виду. Самые обыкновенные трусы.
— Маленькие трусики, похожие на плавки?
— Да, но простите, я…
— А как выглядели эти трусики? Они были красные, черные, синие или, возможно, телесного цвета?
— Они были…
— Да?
— Это были белые сетчатые трусики. Да, папа, я сейчас его спрошу. Простите, вы не могли бы сказать, зачем расспрашиваете меня о таких вещах?
— Я проверяю свидетельские показания.
— Свидетельские показания?
— Совершенно верно. До свидания.
Колльберг приехал в Старый Город, припарковался возле собора, разыскал адрес и поднялся по каменной винтовой лестнице, порядком истертой. Звонка он не обнаружил и, поэтому, верный своей привычке, оглушительно заколотил в дверь.
— Входи, — крикнула женщина.
Колльберг вошел.
— О Боже! — воскликнула женщина. — Кто вы такой?
— Полиция, — строго сказал Колльберг.
— В таком случае вынуждена вам заявить, что полиция умеет чертовски неприятно…
— Вас зовут Элизабет Хедвиг Мария Карлстрём? — спросил Колльберг, демонстративно заглянув в бумажку, которую держал в руке.
— Да. Вы пришли из-за вчерашнего?
Колльберг кивнул и огляделся вокруг. В комнате царил милый беспорядок. Элизабет Хедвиг Мария Карлстрём была в синей полосатой пижамной куртке такой длины, что было видно, что под ней нет даже сетчатых трусиков. Очевидно, она только что встала и варила кофе, потому что стояла у газовой плиты и ждала, когда закипит вода.
— Я только что встала и варю кофе, — сказала она.
— Ага.
— Я подумала, что это девушка, живущая по соседству. Никто другой так не колотит в дверь. И к тому же в такое время. Вы тоже хотите?
— Простите?
— Кофе.
— Гм, да, — сказал Колльберг.
— Ну, тогда присаживайтесь куда-нибудь.
— Куда?
Она показала ложечкой на низкий кожаный пуфик возле спинки широкой расстеленной постели. Он нерешительно сел. Она поставила обе чашечки на маленький подносик, левым коленом подтолкнула столик и поставила на него поднос, а сама села на постель. Потом скрестила ноги, причем кое-что обнажилось. В ее анатомии не было каких-либо необычных особенностей.
— Угощайтесь, — сказала она.
— Спасибо, — сказал Колльберг, глядя на пальцы ее ног.
Он легко возбуждался, и в эту минуту у него было какое-то странное ощущение. Она чем-то сильно напоминала ему кого-то, очевидно, его собственную жену.
Она озабоченно посмотрела на него и сказала:
— Вы не возражаете, если я немного оденусь?
— Думаю, это очень неплохая мысль, — прогудел Колльберг сдавленным голосом.
Она тут же встала, подошла к шкафу, достала оттуда коричневые вельветовые брюки и надела их. Потом расстегнула пижамную куртку и сняла ее. Минуту стояла обнаженная до пояса, повернувшись к
