тебе рады будут!
— Тидид! Погоди, Тидид!..
Дернулась черная тень, приподнялась...
— Они... Они хотели убить сына! Моего Телемаха!.. Понимаешь? Они хотели... Я никого не желал убивать! Никого! Понимаешь? Никого!..
Он кричал, зная, что не убедит, не оправдается. Но я вдруг понял — не мне судить Лучника. Я прошел много миров и нигде не был чужим. У Одиссея Лаэртида оставался только его Номос — Номос Итака. Маленький беззащитный Номос: дом, жена, сын...
Не мне прощать — и не мне осуждать.
— Не хотел!..
Я вышел, не ответив, не оглянувшись. Меня ждала война. .
...С Пенелопой знакомиться не стал. Почему-то не захотелось.
* * *
— К переправе!.. Первая сотня пошла!..
— Аргос! Аргос! Аргос!..
— Вторая сотня!..
— Кур-р-р-р! Кур-р-р-р!
— Третья сотня!..
— Кей Кавад! Кей Кавад!
— Четвертая сотня!..
— У-у-у-у-у!
— Ну что, Мантос? Все как раньше?
— Э-э, Диомед-родич! Все как раньше, все как прежде!
— А может, тебе в Куретии остаться, дома? Ведь навоевался ты уже, брат Мантос?!
— Что говоришь, ванакт Диомед? Не слышу! Уши совсем заложило, понимаешь, да?
* * *
— Храм светится! Чудо! Чудо!
Я даже не оглянулся — слышал уже. Слышал и видел. По всей Ахайе, по всей Элладе, желтым тревожным огнем горели алтари, переливались холодным пламенем деревянные и каменные истуканы. Не хотелось даже думать — почему.
— Чудо! Родные боги — за нас!..
— Чудо! Миру конец пришел!..
Тегея — маленький пыльный городишко посреди Пелопоннеса. Не городишко даже — полтора дома на холме. Когда-то сюда примчался гонец, чтобы поведать мне о мятеже в Калидоне. Теперь же Тегею было не узнать. Исчез город среди шатров, среди сотен костров, горевших по всей долине, до самых гор. И трудно было даже понять в ранних весенних сумерках, где кончаются наши и начинаются вражьи.
Гилл Гераклид отказался от переговоров. Он ничего не хотел, сын дяди Геракла, мой двоюродный брат. Только нашей земли и нашей крови.
Пришли не все. Уже покорились Афины и Платеи, из последних сил держались Фивы, отбивался от чужих кораблей Саламин, отсиживался за стенами Пилоса мудрый Нестор, откупился от врага (надолго ли?) Аргос. А тех, кто все же пришел, кто не побоялся выйти на последний бой, я совсем не знал. Они были слишком молоды, дети тех, кто уплыл под Трою. Значит, снова мальчишкам идти на смерть!..
Нужны ли мы здесь?
— И что ты п-предлагаешь, б-богоравный Диомед?
Знакомый блеск золотых щитов, знакомый красный полог огромного шатра, знакомый Пелопсов жезл...
...И худой безусый паренек, так похожий на Менелая — того, кто подбежал ко мне когда-то у Львиных ворот. Только у белокурого не дергалась щека, не кривились судорогой губы, не сбивалась речь.
— Нас м-меньше... м-меньше, нас могут легко ок-кру-жить, богоравный Диомед! У д-дорийцев — железные мечи.
Кривит узкий рот Орест, сын Агамемнона, ванакт микенский. Убийца матери. Убийца дяди. Мститель за отца. Не по себе ему — и не только из-за близкого боя.
— Их больше, — соглашаюсь я. — И нас могут окружить. И железных мечей у нас мало. Но дорийцы — все-таки не войско. Пока не войско. Они идут в бой семьями, фратриями, племенами, они не смогут выстроить фалангу...
— Как п-под Троей? — попытался улыбнуться он. — М-мне рассказывали...
— Как под Троей, — вновь киваю я. — Мертвецы очень хорошо научились воевать, ванакт Орест. Мы теперь с Танатом не разлей вода!
Дергается щека у богоравного Ореста, недоверчиво глядят темные испуганные глаза. Не верит заморскому заброде микенский ванакт, полубезумный мститель, проливший кровь той, что его когда-то вскормила.
Кого он больше боится? Дорийцев — или нас?
Гилл Г-гераклид — твой б-брат, богоравный Д-диомед!
— Да, — опять соглашаюсь я. — Мы были двоюродными братьями. Мы все были братьями, Орест...
...Худой узкоплечий мальчишка с горящим наивным взглядом. «Куда ты спрятал войско, дядя? Я никому не скажу!..»
И теперь я буду убивать сына дяди Геракла ради сына Агамемнона! А я еще смел осуждать Любимчика!..
— Б-богоравный Диомед! Если... к-когда мы победим, успеешь ли ты увести свои в-войска, не т- требовать себе и Арг-госа? П-пойми, вы все здесь чужие, в-вы словно выходцы из Г-гадеса!..
Наши взгляды встретились, и он замолчал.
Страшно изгнаннику жить, но страшнее проклятой чужбины, Если родная земля кажется камнем ему...
— Внимание, богоравные! Войско выстраиваем спиной к северным воротам Тегеи в три линии. Первая линия: тегейцы, спартанцы...
— Но, богоравный Диомед! Три линии? Так никто не воюет!..
— Бар-р-р-р-ра! Да что говор-р-рит этот гр-р-речиш-ка? Р-р-регус, пер-р-ретолкуй ему, что так только и ср-р-ражаются!
— ...Ясно?
— Ясно, богоравный Диомед. Сначала погибнет первая линия, затем вторая. А что будет потом?
— А потом погибнет третья. Или победит.
— Э-э, Диомед-родич! Все хорошо, Диомед-родич. Ворона только я увидел, понимаешь, да? Слева этот ворон взлетел, проклятый! Ты не волнуйся, ванакт Диомед. Ворон, коршун, гидра — Мантос не
