коням отдохнуть надо. Да и людям — трое суток, считай, с конских спин не слезали, а впереди — бой.
— Койрат, к тебе какой-то чужак! Говорит, Эвриалом зовут. Пропустить?
О чем это они? О ком? Койрат — это я. А Эвриал...
Эвриал?
Какой Эвриал? Смуглый? Но почему? Ведь ему тут делать нечего, он должен быть с остальными, возле города, где дядя лагерь разбил! В том-то и задумка — они наковальня, я — молот!..
И вот тут я понял...
Подошел он, Смуглый, головой мотнул, пошатнулся. Ранен? Нет вроде, только панцирь помят.
— Тидид...
Только и сказал. Сказал — и рукой своей длинной махнул. Я и не узнал его поначалу. Он же коричневый, Эвриал Мекистид, черный почти, а тут белым показался. Белым — как брюхо рыбье!
— Тидид, ванакт... Ванакт погиб! Пропало! Все пропало!
Что?! О ком он? О деде? Но Адраст Злосчастный просто умер, сам умер...
— Эгиалей! Убили!.. Дядю Эгиалея!..
Нет!.. .
Белым казалось лицо Эвриала Смуглого, даже губы побелели, даже глаза. А я все не верил, не верил, не верил...
— Там... Каша сейчас там, Тидид!.. Каша! Пропало все!
...Мы плывем с дядей через черную Лету, и туман клубится, и темнобородые Хароны неслышно работают веслами. А берег все ближе, ближе, и уже слышен приторный дух асфоделей...
— Тидид!
Очнулся. Все еще не веря, надеясь на чудо, на ошибку, на... на что-нибудь...
— Тидид! — Эвриал вновь пошатнулся, белое лицо дернулось. — Я не знаю!.. Мы не знаем... Там... у лагеря... Там!..
— Отставить!
Не крикнул — прошептал. И не ему — себе.
— Отставить! Потом, все потом. Сейчас — Фивы! Сейчас...
Я посмотрел на Фивы, на ненавистный город, проклятый город, отнявший у меня тех, кого я любил, кто любил меня...
— Фоас! Конницу — двумя крыльями. Ты — к воротам, я — к лагерю. Мне — колесницу. При атаке кричать: «Кабан!». Вперед! И не щадить! Никого!
...Арей Эниалий, кровавый бог, бог резни и убийства, ненавистный людям, стань мной, а я стану тобой, и мы выпьем крови, крови, крови!..
Кабан!!!
* * *
...Река шумит совсем рядом, тихая, спокойная. Странно, я не могу ее увидеть. Только плеск — и легкий теплый ветерок.
Тихо-тихо.
Тихо...
Река совсем близко, только шагни, только вдохни поглубже свежий прозрачный воздух...
Почему я боялся ? Боялся захлебнуться, исчезнуть, пропасть навсегда? Боялся — себя, Дурной Собаки, способной убить в нелепой стычке, в мальчишеской драке...
Теперь — не боюсь! Я, Диомед, я, Арей Эниалий, безумный, беспощадный, несущий смерть!
Плещет, плещет...
ЭПОД
Ферсандр плакал. Маленький, смешной в своем огромном, не по росту, заляпанном грязью панцире, в съехавшем на ухо гривастом шлеме. Слезы текли, он вытирал их рукой — тоже грязной, в крови...
— Я не хотел, Тидид! Я не хотел! Не хотел, чтобы так! Не хотел!..
Еще один Ферсандр лежал на земле — мертвый. Труп. Как и сотни других на этом страшном поле. Два Ферсандра, даже панцири похожи, только у второго, мертвого, не было шлема. Потерял, а может, и сняли уже. Высшая доблесть — содрать доспехи с теплого трупа! А вот они — трупы. Много! На всех хватит!
...А Капанид ранен, легко, правда, в руку, и Промах Дылда ранен, и толстяк Полидор, и Амфилох. И дяди Эгиалея больше нет...
А я жив. И даже не помню того, кого убил первым!
— Он же... Диомед, может, мы... Может, не так надо было?
Он не ждет ответа, маленький Ферсандр, Ферсандр Победитель, отвоевавший отчий престол. Тому, второму Ферсандру, трон уже ни к чему. Он мертв, Лаодамант Этеоклид, еще час назад бывший басилеем фиванским, а мертвым уже ничего не нужно в этом мире.
...А я и не думал, что двоюродные братья могут быть так похожи! Как две капли. Как два окровавленных трупа.
— Ферсандр!
Я положил руку на его холодный грязный наплечник, тряхнул, подождал, пока он вытрет — размажет — слезы по лицу.
— Я приказал передать в Фивы, чтобы все уходили. Ночью — тайно. Мои куреты отойдут от Бореадских ворот.
Он кивнул. Это — все, что мы можем сделать. Иначе — резня. Иначе — снова трупы. Даже если откроют ворота — пощады не будет. Слишком дорого стоила нам победа.
Победа?
Я оглянулся. Трупы, трупы, трупы — по всему полю, до самых стен...
...Ни очага, ни закона, ни фратрии тот не имеет, кто межусобную любит войну, столь ужасную людям...
ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ВАНАКТ
СТРОФА-I
Дележ добычи — почти свадьба. Удовольствия столько же, а церемоний даже побольше. Сначала по кучам разложить, да не как-нибудь, а поровну, потом жребий кинуть, потом — меняться начинать (ну зачем мне, к примеру, пять женских гиматиев?).
Мои куреты, правда, в этой игре участвовать не стали — взяли что хотели и в сторонку отошли. Да и не в Фивах их добыча. Сейчас несколько сотен чернобородых по всей Беотии стада к границе сгоняют. Вот их и поделят — но уже дома.
А кучи вышли изрядные. Если не до небес каждая, то выше крыши — точно. Фиванцы ночью уходили, с ручным скарбом. Много ли унесешь? Так что не все даже в кучи влезло. Кони не влезли, например. И люди. Людей, правда, в городе мало осталось, и те старцы со старухами. Но прихватили и кое- кого помоложе. Их вкупе с конями пришлось к колышкам привязывать — рядом с каждой кучей.
А делить, чтобы по справедливости, Капанида выбрали. Потому как парень основательный, хозяин, можно сказать, и глаз у него — хризолит. Пришлось бедняге побегать: колесницу налево, столик резной
