— Сфенел! Сфене-е-е-л! Анаксагори-и-ид!
Здорово рявкнули! От души. Даже пеласги попятились. Что скажешь, Алкмеончик?
Заячья Губа улыбается (ух, рожа страшная!), Заячья Губа к нам подходит. Заячья Губа Капанида за руку берет. У Капанида глаза на лоб лезут.
— Мой брат Сфенел, сын славного Капанея, будет басилеем Аргоса! Хай!
— Ха-а-а-а-а-ай!!!
Вот, значит, как! Басилеем! Киантипп и Сфенел — басилеи, а Алкмеон — ванакт. Царь царей! Не зря пеласги вопят!
— Эй, а Диомед? Он — внук Адраста! Ха-а-а..
Взлетел крик к небесам — оборвался. Смолкли пеласги мы молчим. Кто сказал? Неужели Амфилох? Он! Щербатый!
— Он внук Адраста. Внуки Адраста должны править!
Говорит, а сам в землю смотрит.
— Диомед! Диомед!
Ферсандр! Вперед выскочил, шлем гривастый поправяет. Когда только надеть успел?
— Правильно! Это Тидид Фивы взял! Без него бы всех покрошили! Тидид!!!
Ну а это, понятно, Сфенел. Ба-а-а-асом!
— Диомед? Чего молчишь?
Молчу. А на душе плохо-плохо. А на душе — гадко-гадко. Во что вы меня, ребята, втравливаете? Собрались мальчишки, играют в «царя горы». Кто же в Аргосе меня чужака, примет? А может, куретов в Арголиду послать? Лодками — через залив, потом — по аркадским дорогам...
Этого хотите?
— Диомед! Скажи! Скажи!
Молчу. А вот Заячья Губа не молчит. Подходит, улыбается, хочет за руку меня взять...
...Смотрю на него — молча смотрю. Опускается его рука.
— Мой, а-а-а, брат Диомед, сын Тидея, будет править на отчем престоле, в Калидоне. Я сам поведу туда войско!
— Попробуй, ахеец!.. — это Фоас, шепотом.
— А от своей доли добычи, мужи аргивяне, я отказываюсь! Поровну делим! Поровну!
— Ха-а-а-а-а-ай!
А Кипсей уже тут как тут, пурпурный плащ Заячьей Губе на плечи накидывает. Еще кто-то — золотую диадему надевает. Великовата, на ухо слезает, как шлем у Ферсандра...
...Дедова диадема! Где только взяли? Неужели из Аргоса захватили?
— Смотрите — орел! Орел! Знамение! Знамение!
Это жеребец. Тянется, рукой машет. А в небе — пятнышко темное. То ли ворона, то ли действительно — орел. Зато — справа. Как и положено.
— Знамение! В добрый час! В добрый час!
Зашумело, по толпе покатилось. Алкмеон нос вправо повернул, губу свою заячью оттопырил. Затем — Кипсею рукой знак подал.
А Кипсей тут как тут:
— Боги за ванакта! Боги одобряют! А теперь — добыча! Ванакт Алкмеон сказал — поровну. Жеребьевка!
И хор в ответ. Пеласгийский: Жеребьевка! Поровну! Добыча! Добыча!
Набежали, смешались, толкаются, кубком с черепками подписанными трясут. Значит, все!
— Богоравный Алкмеон Амфиарид — ванакт Аргоса! Хай!
— Диомед, ты должен...
— Тидид, ты...
— Диомед, мы все с тобой, решайся...
Ночь, догорают костры. Возле меня — Капанид. И Фер-сандр. И Эвриал с Дылдой Тиринфской.
— Мы их всех перережем! Править должны Сфенел и ты. Вы будете опекунами Киантиппа, пока он не вырастет. Решайся, Диомед! Решайся!
Молчу. Прав был Амфиарай Вещий. Я-не первый.
Я — второй.
Молчу.
* * *
— Куреты — мужчины. Ахейцы — женщины. Одеваются, как бабы, ссорятся, как бабы. Зачем тебе они? Ты — этолиец, ты — мужчина!
Скалит крепкие зубы Фоас, сын Андремона. Весело курету!
— К нам поедешь, в Калидон поедешь. Вместе править будем, ты — в Калидоне, мы с отцом — в Куретии. В походы ходить будем, пить будем, гулять будем, женщин любить будем. Как братья жить будем!
Может, он и прав. Да только в Калидоне я тоже — чужой.
— Зачем грустишь, родич? Вот смотри, кого тебе привели! Подарок тебе, койрат! От всех нас подарок!
Смеется в черную бороду, рукой машет. Двое в плащах меховых мешок большой несут.
— За городом поймали, в лесу пряталась. Дриада, понимаешь!
Мешок — на траву падает. Дергается мешок. Плачет.
— Покажите!
Девчонка — лет двенадцати. Голая — только на шее ожерелье из медяшек. В глазах... Темный ужас в глазах.
— Пожалейте... пожалуйста! Пожалуйста...
Теперь уже все смеются — и Фоас, и те, что мешок приволокли. Знатная добыча! Как раз для койрата!
Отказаться? Обида смертная! Отпустить? Куда? Вокруг лагеря — стража, и у леса стража, и возле ворот городских.
— Не смотри, что худая, койрат Диомед! Крепкая! За коровами ходить будет, шить будет, детей рожать будет...
— Пожалейте...
Груди свои маленькие рукой прикрыла, лоно прикрыла, а на лоне — волоски светлые...
Хохочут куреты — весело им. Они хохочут, а я все Медный Дом вспоминаю. Тогда мы со Сфенелом за Амиклу вступились. А за эту кто вступится? Ведь я клялся Светлой!..
...Клялся — но всех не пожалеешь. Не спасешь. Не заступишься. А на душе — злость черная. После всего, что было, жалеть? А кто дядю Эгиалея пожалел? И всех остальных? И моего папу?
Теперь победитель я. А победителям — все!
Фоас подмигивает, и его парни подмигивают...
...Легла, глаза ладонями закрыла, закусила губы. А когда я на нее навалился, забилась, завыла, все колени пыталась сжать. Царапаться стала, кусаться — пока я ей горло не сдавил. Захрипела тогда, обмякла. А когда меня в себе почувствовала — закричала, страшно так. Потом еще раз крикнула — и умолкла. Не стонала, не плакала, только один раз и прошептала:
— Польно...
По-беотийски прошептала. «Польно» — больно.
Лежала — и кровью пахла. И оба мы с нею в крови, словно убили друг друга. А когда я заснул — убежала. Как и была — голая.
«...Не ударишь, не оскорбишь, не надругаешься. Никогда!»
Зачем ты отпустила меня. Светлая? Почему не превратила в зарево, в ночной ветер, в туман над поляной?
— Ведь чего выходит, Тидид? Присягнул я ему, Алкмеону этому, и все наши присягнули. Деваться-то
