серебро для многолюбивой богини. Стрепсиад-скопец, услыхав мое повеление, только кланялся. Амикла живет в нашем доме на Глубокой — новом, отстроенном, и все хорошо у нас, то есть почти все...
Почти все...
— Но почему, Амикла? Может, к знахарю, к гадателю?
Она качает головой, кусает губы. Вот-вот заплачет! Я обнимаю ее худые плечи, глажу по голове...
— Я... Я была у знахаря, господин мой Диомед. Была... Только к чему он? Все и так понятно. Слишком многих мужчин я любила — до тебя. С десяти лет я при храме... У таких, как я, редко бывают дети...
Не помогает ничего — ни травы, ни молитвы, ни жертвы Гере Анфии. Казалось, что проще? Вон, у Капанида сынок уже басом отцовским ревет, кормилиц пугает! А маленького Ферсандра дочери уже второй год пошел...
— Я к оракулу пошлю, в Дельфы! К Зевсу Додонскому...
Заплакала — тихо, беззвучно. Пора уходить, ночевать лучше за стенами Лариссы, потому что с рассветом у ванакта-челнока новые дела, горы дел, моря, некогда не только сидеть лицом к югу, даже утешить любимую времени не хватает...
— Останься, господин мой Диомед! Когда ты рядом, то все хорошо... Останься!
И я послал все к воронам, к Гадесу, к Дию Подземному, я обнял ее дрожащие плечи, прижался губами к ее мокрой от слез щеке...
* * *
— Боги завистливы, сынок! МЫ завистливы. Не желай большего!
— Но почему, мама ?
Мы редко теперь разговариваем. А видимся — еще реже. Только во сне или, как сейчас, среди ночного мрака. Мама боится, ведь я уже взрослый, а ОНИ завистливы, и маме все еще кажется, что ее маленького Диомеда можно спрятать, уберечь...
От чего, мама ? От Гекатомбы ? От последней битвы?
Не спрятаться мне, мама!...
— Пожалей эту девочку, сынок! Пусть все будет, как есть. НАША кровь... Она не приносит счастья.
— Но разве дети — это плохо ?
Мама молчит. Странно, ее голос рядом, а она сама — где-то далеко. Хотел бы я знать, где!.,
— Моя мать погибла, чтобы дать мне жизнь. Аргея, жена твоего папы, умерла, рожая девочку. Я хотела их спасти — не смогла...
Тетя Аргея лежит рядом с папой на Поле Камней. Она умерла, и девочка ее умерла, поэтому все думают, что я — ее сын. Иногда мне снится сестра — та, которая так и не смогла сделать первый вздох. Ей бы уже было, как и мне, восемнадцать...
— Я не хотела, чтобы ты становился ванактом, Диомед! Не хотела, поэтому не отвечала, когда ты спрашивал. Ты сам решил — решил именно так! Но учти: ванакт — солнце, а солнце сжигает тех, кто стоит слишком близко. Пожалей эту девочку, спрячь ее, увези!
— Зачем ? Почему, мама ?
Мама молчит, в горнице тихо, еле слышно дышит Амикла, ее рука все еще обнимает меня за плечи...
— Тидид!
Глаз можно не открывать. Сфенелов бас я узнаю сразу, да и не пропустят мои куреты в дом никого, кроме Капанида. Костьми лягут — не пропустят.
Приказ!
— Тидид! Тут... это...
Вечно какое-нибудь «это» — и всегда среди ночи! Ну, что еще там?
— Капанид, если тебе нужен венец, он на полу валяется! Бери — и дай поспать!
Радуйся... радуйся, Сфенел! Ну вот, Амикла проснулась!
— Тидид!!!
Я понял — глаза придется открыть. Открыть, привстать...
— Тидид, беда!
И тут я проснулся.
...Желтое пламя светильника, черные тени по углам. В глазах у моего друга — ужас. В глазах у моего друга — боль. Невыносимая, страшная.
— Геракл... Гонец только что прискакал... Геракл...
Нет, нет, нет! НЕТ!!!
* * *
От дыма першило в горле, запах горелого мяса впивался в ноздри, золотой венец на голове словно раскалили добела...
— ...Зевсова сына Геракла пою... пою, меж людей земноро... земнородных лучшего... в Фивах его родила славных... хороводами славных...
Гимн только что сочинили, жрец путал слова, испуганно косясь на темный лик Зевса Трехглазого. А может, не путал — просто плакал. Как и мы все...
— С Зевсом-Кронидом в любви... в любви сочетавшись, царица Алкмена... Некогда, тяжко... тяжко трудяся на службе... службе царю Эврисфею...
Мы плакали, хоть нам приказали радоваться. Сам Отец богов, Зевс-Кронион, возвестил, чтобы по всем храмам, по всей Элладе вознесли молитвы новому богу Олимпийцу, богу Гераклу...
Прощай, дядя Геракл! Легкой тебе дороги, куда бы ты ни шел. Хайре!
— ...По бесконечной земле он... и по морю скитался... Страшного много и сам совершил, да и вынес немало...
Рядом сопит Сфенел, рядом рыдает маленький Киантипп. А ведь он даже не был знаком с тем, кто стал новым богом!..
...И тети Деяниры больше нет. И Лихаса нет. Все погибли! Их тоже — на небо? Ответь, Трехглазый! Сам ТЫ руку приложил? Послал кого-то из НИХ? Или просто шепнул на ухо кому-то очень понятливому?
«Скоро!» — сказал Атрей Великий. Вот оно — «скоро!»...
Молчит Трехглазый Зевс, кривит надменные губы. Хочется крикнуть прямо в темный бородатый лик, ударить кулаком по старому дереву...
— ...Ныне, однако, в прекрасном... прекрасном жилище на снежном Олимпе в счастье живет...
Ну конечно! Дядя Геракл на снежном Олимпе, в счастье живет, а в Микенах уже думают, когда (и куда!) посылать колесницы, но даже не это главное, не война, которая теперь непременно начнется...
Без Геракла... Как мы все — без Геракла? Пока он жил, мы все были выше на целую голову — на его седую голову...
— Помянем, — шепчу я Сфенелу. — Кончится это... козлодрание, помянем. Его — и тетю Деяниру...
Мой друг молча кивает. А я вдруг понимаю, что все это — только начало, все это — только крик Керы, а самое главное (страшное?) впереди...
...Далеко-далеко, под всеми мирами, под черной громадой Космоса, Крон-Время вновь закрутил свое колесо. Сначала медленно, не спеша, потом все быстрее, быстрее...
«...Ты не сможешь всю жизнь прятаться, и твои друзья — тоже. Вы — последние, и битва, которая вам предстоит, — тоже последняя.» Ну и что? И боги не вечны... Слабого судьба тащит на веревке, того, кто сильнее, — за руку ведет, а самый сильный сам судьбой становится...
* * *
