жертвенных туков? Не наелись еще?
— Не наелись! — засмеялся Эвбеец. — Эллада уже ИМИ поделена, каждый город, каждая гора, каждый лес, каждая речушка. А ИХ свора прожорливей волчьей! И тут — такая удача! Лет четыреста назад что-то случилось там, на Востоке. Наши Номосы соединились, а ТЕ, кто там раньше правил, — ушли. Куда, почему — не знаю. Восточный Номос теперь без хозяев, Диомед! Без НАСТОЯЩИХ хозяев. А ведь не только Атрей мечтал о Великом Царстве! Кое-кто из НИХ поспешил закрепиться — в той же Трое...
— Тюрайос, Черногривый, Киприда, — кивнул я.
— Именно. Мой ДЕД успел — прочим на зависть. Ну а остальные, так сказать, жаждут. А кто им поможет, как не мы? Но, увы, ОНИ не договорились. Пошла грызня!..
Я вновь кивнул. И тут наши мысли совпали. Умен, пухлый!
— Поэтому твой ДЕД решил направить нас на Восток через Трою. ОНИ решили делить все заново — с нашей помощью. Вот и все!
Я посмотрел вниз. Темно, ничего не видать! Ночь пала на Златообильные. И такая же ночь ждет всех нас. Прав дядя Геракл! Мы — последние. За нами тьма...
— И ты решил слегка помочь нашим родичам, о премудрый Паламед! Собрать нас побыстрее — и под Трою. Чтобы меньше мучились!
— Слегка помочь, — охотно отозвался он. — Только не ИМ — нам! Восточный Номос пуст, без Грибниц ОНИ — лишь тени. А если мы просто уйдем? Уйдем подальше, в самую глушь, к Океану, — и забудем о Грибницах?
— Что?!
Я даже отшатнулся — настолько простыми и страшными показались мне его слова.
Бойся богов, Диомед! Бойся — они сильнее!
Сильнее! Сильнее? За счет наших молитв, наших сил, нашего добра, нашей крови!
А если?..
— Паламед!
— Я все сказал! — отрезал он. — Все! Сияющему — достаточно! Думай!
Достаточно? ОНИ — не всесильны...
Да! ОНИ — НЕ ВСЕСИЛЬНЫ!
Хотелось крикнуть, заорать прямо в темное ночное небо, в бесконечный простор, в звездное марево Космоса...
И вдруг...
Вспомнилось — перед глазами встало. Агамемнон! Его лицо, когда вчера этот же сладкоголосый ему, Атриду, про Царство Великое пел — Державу Пелопидов от снегов гиперборейских до песков эфиопских. Как слушал! Как рот открывал!
А я? Просто для меня иная песня понадобилась, на другой мотив, да на другой струне. Все вроде учел добрая душа Паламед! Да вот о прочих душах забыл — тех, кого мы с собой на Восток поведем. Сотни, тысячи! Они-то, небогоравные, просто люди, за что должны гибнуть? За нас? За НИХ?
Папа говорил о Гекатомбе. Вот она — НАСТОЯЩАЯ Гекатомба! Не сотня выродков, искалеченных, безумных, несчастных — а вся Эллада! Тысячи и тысячи!
— Подумаю, — бросил я, стараясь не глядеть на его улыбающееся лицо. — Подумаю, Паламед!
...А здорово накручено! Здорово! Еще бы немного — и поверил!
— Пойдем? — как ни в чем не бывало предложил Эвбеец. — Холодает уже. После такого разговора я бы и Диониса помянул!
— Угу, — согласился я. — Помянем... Ты говорил о Салмонеевом братстве, Паламед. Салмоней — это басилевс Элиды, тот, что себя Кронионом вообразил? А его братство? Тоже Сияющие, как и ты?
Кажется, смутился. Смутился, кашлянул.
— Между Сияющими... Между Сияющими не принято спрашивать, если ты не ученик... Ладно, скажу. Салмонеи — смелые люди, которые попытались спихнуть наших ДЕДОВ с Олимпа. Ты должен был знать двоих — Ойнея Калидонского, твоего деда по отцу, и Амфиарая Талида...
...Дядю Амфиарая? Того, что так не любил Зевса? Как же, помню! Говорил мне дядя Эвмел!..
— Не вышло, жаль! Думаешь, ОНИ сами Салмонеев остановили? Да ничего подобного! Нас же натравили, полукровок! Шепнули этому безумцу Гераклу, что Салмоней людей, видите ли, в жертву приносят...
...И дядю Геракла Амфиарай Вещий не любил! Теперь ясно, за что!
— Да только не сказали, скольких в ИХ честь каждый год убивают. Режут, на алтарях жгут. ИМ можно — нам нельзя!
Горячо говорил Паламед, сын Навплия, искренне. Так горячо, что уверился я — обман. И тут обман! Не врет — но и всей правды не говорит, сладкоголосый! К чему умному лгать? Умный правду жертвенным ножичком разделает, на огоньке подпалит и на блюде подаст — по частям. Ешь! А он ведь умный, Паламед, серебро с царской печатью выдумал!
Вдохнул я прохладный ночной воздух, глубоко вдохнул и проговорил, тихо-тихо, одними губами, чтобы и самому не слышать:
— Обман!
* * *
Чего я не ожидал — так это толпы. Высыпали к Микенским воротам, за стены выбежали, дорогу запрудили. В фаросах, плащах, драных хитонах, меховых накидках (это летом-то!), просто в повязках набедренных:
— Ванакт Диомед! Диомед! Ди-о-мед! Ди-о-ме-е-ед!
Ощетинились мои куреты, подобрались, за копья взялись. Я и сам диву дался: с чего бы это? Почти каждый месяц куда-нибудь езжу, и хоть бы раз кто ванакта, богами над Арголидой поставленного, вышел встретить. А тут! Мятеж, что ли? Или возлюбили меня в сердцах своих, пока я в отсутствии пребывал? И опять-таки, с чего?
— Диомед! Ди-о-мед! Ванакт! Ванакт! Хай! Ха-а-ай!
Окружили, руками потянулись. Вот и работенка у гетайров появилась. А то заскучали они в нашем Аргосе!
— Ва-а-ана-а-а-акт! Ха-а-а-ай!
А тут я и Капанида узрел — на колеснице золоченой, в фаросе, в венце. Да не одного, с Киантиппом...
— Ха-а-а-ай! Аргос! Аргос! Арго-о-о-с!
...Фу ты, гарпии с ламиями! Дионис-Бромий к нам заглянул, что ли? Слыхал я, бывали тут в старину вакханалии, весь город дрожал!..
— Тидид! Тиди-и-ид! .
Хвала богам, Сфенел! Сейчас объяснит!
— Дядя Диомед! Дядя Диомед!
Ну, Эгиалид! Хорошо еще, гетайры подхватить успели, а то брякнулся бы на землю, басилей богоравный!
— Да чего тут у вас, Капанид?
Удивился, моргнул, бороду огладил.
— Ну так ведь... Народ! Ты послушай.
— Дядя Диомед, дядя Диомед, тебя любят, тебя все встречать пришли! А ты говорил...
Погладил я Киантиппа по нестриженым волосам (пора, пора стричь!), поправил венец золотой, что на ухо ему съехал...
Послушать?
— Троя! Троя! Тро-я! Диомед! Диомед! Тро-о-оя-я-я!
Ах, вот оно что!
— Веди нас на Трою, ванакт! На Трою! На Тро-о-о-ю-ю-ю! Не нужны нам микенцы, ты веди! Веди- и-и! Ясно...
