человека… Теперь третье — работа Марка, о ней поговорите непосредственно с ним. Имейте в виду — товарищ Марк сотрудничает с нами скорее по необходимости, чем по убеждению. У него свои цели и планы.
— Он не большевик? — не удержался Бен.
— Марк — непримиримый и решительный враг Советской власти. Мы сотрудничаем, его помощь порою незаменима, но методы борьбы не одобрял и не одобряю. Впрочем, у него свои счеты… Итак, это основное… Теперь некоторые частности…
Пес Бара, удивленный длительным невниманием со стороны хозяина, встал, выразительно взглянув на Флавия. Тот усмехнулся и успокоительно погладил собаку по загривку, после чего успокоенный Бара вновь вернулся на место…
— Нарушаем режим. — Лунин кивнул на пса. — Он у меня — как часы, привык… Итак, о частностях. Прежде всего, операция прикрытия. Два года назад мы почувствовали опасность, НКВД стал подбираться очень близко. Тогда Марк предложил провести хорошо продуманную дезинформацию. Главная цель — заставить ведомство Ежова пойти по ложному следу и, как сверхзадача, принудить скорпиона укусить себя за хвост. Кое-что удалось, но об этом поговорите с товарищем Марком… Флавий задумался, затем продолжил:
— Еще к одной просьбе прошу отнестись с особым вниманием. Надо узнать, что случилось с нашими товарищами. Их псевдонимы — Орфеи и Ника. Впрочем, с Никой вы, кажется, знакомы.
— Ника? — Бен вспомнил вечер у Бертяева, женщину с именем богини победы, которую он провожал до Арбата. — Виктория Николаевна?
— Да. Она вызвалась исполнить очень опасное поручение. Мы должны сделать все — абсолютно все, товарищ Бен, чтобы узнать о ней и о товарище Орфее. И если живы — помочь.
Бен вновь вспомнил свою случайную спутницу. Неужели и она попала в подвалы Большого Дома? Господи, какой ужас…
— Не сомневайтесь, товарищ Флавий. Я все сделаю…
Непроизносимое слово «товарищ» на этот раз выговорилось легко, само собой. Трудно сказать, заметил ли эту несущественную деталь подпольщик. Впрочем, Николай Андреевич не из тех, кто упускает мелочи…
— Далее. Вам придется встречаться с неким товарищем Чижиковым. Предупреждаю, это очень сложный человек…
— Оу, тот, что без усов! — Бен тут же вспомнил рассказ Чифа. Флавий невозмутимо кивнул:
— Тот, что без усов. На вашего друга он не произвел приятного впечатления, более того, кто-то из окружения этого самого безусого оказался излишне болтлив… Встречаться с ним будете только один на один. По-моему, вы договоритесь, товарищ Чижиков теряется при разговоре с аристократами…
Ирония могла относиться к кому угодно — к Бену, к товарищу Чижикову или к ним обоим. Стало интересно. Загадка безусого не давала покоя все эти месяцы.
— Господин Флавий, кто из них настоящий — с усами или без?
— Оба липовые. — Николай Андреевич недобро рассмеялся. — Один мнит себя героем-мучеником, другой — великим продолжателем дела Ленина. Тот, что с усами, опаснее, но, если их поменять местами, ничего не изменится. Больше, товарищ Бен, ничего не скажу: партийная тайна… Не обижайтесь…
Бен не обиделся, но любопытство его только возросло. Все-таки он попытается раскусить этот ребус! Обязательно попытается…
— С этим осторожнее, — предупредил подпольщик, очевидно догадавшийся о его намерениях. — Не спешите, сейчас не это самое главное. Итак, задача, думаю, ясна. Будет нелегко, товарищ Бен. Я знал, что рано или поздно меня отправят из Столицы подальше, но очень надеялся на Терапевта…
Бен молча кивнул, вновь вспомнив Афанасия Михайловича. Да, без него будет трудно. До сих пор не верилось, что этого человека нет в живых…
— Господин Флавий, вы говорили, что были с ним не согласны. Ну, о политике — это понятно. Но вы упомянули эстетику…
Лунин развел руками:
— Увы, никогда не был поклонником его творчества. Пьесы товарища Терапевта могут нравиться «бывшим», но не такой серой кости, как я. Знаете, я пошел воевать в октябре семнадцатого, так что нагляделся на благородных полковников и сентиментальных поручиков. Тут товарищ Терапевт меня никогда не убедит… Вы знаете, незадолго до смерти он закончил роман…
— В самом деле? — удивился Бен. — Вы читали? О чем он?
— Читал. — Николай Андреевич задумался. — Афанасий Михайлович почему-то интересовался моим мнением… О чем — сказать нелегко. В общем, мрачная интеллигентская мистика. Христос, Пилат, фантазии в духе Гёте, всяческие видения… Правда, кое-что он взял из нашего, так сказать, бытия. Даже нарушил конспирацию — рассказал об одном реальном случае из жизни группы. А в общем, я не в восторге…
— Все равно, — Бен покачал головой, нимало не убежденный столь решительным отзывом, — я хотел бы прочесть! В любом случае это надо напечатать…
— Когда-нибудь, — кивнул подпольщик. — Когда всех нас уже не будет в живых, раньше нельзя. Может, вы и правы, товарищ Бен, этот роман еще принесет сюрпризы… Впрочем, нам пора. Поздно…
Бен удивленно оглянулся: действительно, уже совсем стемнело. Патриаршие опустели, вокруг стояла тишина, только со стороны Бронной, еле слышный, доносился трамвайный звонок.
— Пойдем, Бара! — Пес радостно вскочил, даже подпрыгнув от нетерпения. Лунин потрепал его за уши, вызвав тем новый приступ радости, затем повернулся к своему спутнику:
— Вы уходите первым. Обо всем остальном — послезавтра, здесь же в это время. Удачи вам, Александр Леонтьевич.
— Спасибо, Николай Андреевич.
Возле турникета, отделявшего сквер от пыльного уличного асфальта, Бен оглянулся. Человек в сером плаще и остроухий пес стояли неподвижно, глядя ему вслед.
…Пустельга очнулся, словно от толчка, сразу же почувствовав опасность: Тело напряглось, но Сергей заставил себя успокоиться. Давняя привычка подсказала: торопиться нельзя. Не спешить, не выдавать себя, лежать неподвижно… Похоже, он угодил в переплет, значит, прежде всего следует разобраться, вспомнить…
Сергей глубоко вздохнул и понял, что не ранен, лишь очень слаб. Правда, на руках и груди чувствовалась какая-то неприятная корка. Кровь? Но на нем нет даже пореза! Ладно, с этим после… Он лежит где-то в сыром помещении, на чем-то жестком, похожем на дощатый настил, руки и ноги не связаны, левая рука прижимает к груди какой-то странный предмет, похожий на призму…
Пустельга немного успокоился/ Он не ранен и даже не связан — значит, еще не все пропало. Спокойно, Серега, спокойно, Крест, — выкарабкаемся…
Оставалось вспомнить о том, что случилось. Итак, ночью он почему-то проснулся, затем в дверь позвонили, он открыл… Вера! Вера Лапина! Он впустил ее, она оглянулась, он еще успел удивиться: у девушки были такие странные глаза! И тут его ударили…
Все стало на свои места. «Вандея»! Все-таки до него добрались! Интересно, куда его спрятали? Сквозь прикрытые веки проникал неяркий свет, откуда-то доносился непонятный шум, похожий на стук костей. Итак, он здесь не один, кто-то рядом, и этот кто-то едва ли из числа друзей. Что ж, его не связали — и зря. Каким слабым Сергей себя ни чувствует, кое-что показать своим тюремщикам он еще сможет.
На миг он ощутил злой азарт, но тут же вернулась тревога. Что-то он упустил, что-то очень важное, даже страшное… Да, конечно, ему снился странный сон, вернее кошмар. Он не Пустельга, а какой-то Павленко, он смертельно болен, его постоянно мучает холод. Затем какие-то разговоры с товарищем Ивановым, постоянный страх…
Пустельга глубоко вздохнул, по-прежнему не открывая глаз. Слава Богу, приснилось. Никакого холода он не чувствовал и, если бы не слабость, мог считать себя совершенно здоровым. Наверно, накачали наркотиком… Да, конечно, ему еще привиделось, что он разговаривает с самим Сталиным, затем какая-то часовня, черные тени в углах, его подводят к каменной плахе, кровь — его кровь… И тут по телу прошла волна боли, в глазах вспыхнуло темное тяжелое пламя — он наконец вспомнил все…
