подземелью, штукатурка, медленно кружась, начала опадать на пол. Лунин понял — на этот раз спасения нет. Он оглянулся. Варфоломей Кириллович исчез, а сила, от которой — Николай чувствовал это — нет и не может быть защиты, приближалась, еще невидимая, но уже смертельно опасная.
Келюс собрал все силы, закричал, при этом дернулся, — и открыл глаза, увидев рядом с собою Фрола.
— Ровно час, — для убедительности дхар показал циферблат. — Ну че, Француз, делаем ноги?
— Я кричал? — Келюс быстро встал с кровати. Как ни странно, сон помог, слабость отступила.
— Кричал? — удивился Фрол. — Нет, спал, как убитый, только побледнел чего-то. Ну что, в карету его, сматываемся?
— Всенепременно! — улыбнулся Николай.
Страшный сон уходил куда-то прочь, и теперь Лунина куда больше заботило другое: отпустят ли эскулапы, и как встретит их его твердокаменный дед.
2. ТАЙНЫ УХОДЯЩИХ
Лунину-старшему исполнилось восемьдесят девять. Ему везло в жизни: в 20-м, когда болезнь задержала молодого комиссара в госпитале, и он не попал под Перекоп, где легла костьми вся его дивизия; в конце 30-х, когда нарком Лунин уцелел в ежовской мясорубке, перемоловшей его друзей. Повезло и в том, что Николай Андреевич умудрился дожить до Мафусаилового возраста, ничем серьезным не болея и даже не пользуясь бесплатными путевками, полагавшимися ему как многолетнему члену Центрального Комитета, бывшему министру и ветерану партии с семидесятилетним стажем. Впрочем, сам Лунин-старший не считал себя везучим. Он отнюдь не радовался, пережив однополчан, друзей, брата, исчезнувшего в 37-м, сыновей, а главное — дело, которому посвятил жизнь. В тот день, когда танки ворвались в Столицу, у старика в последний раз вспыхнула надежда. Но те, кто пытался спасти идеалы его жизни, действовали настолько трусливо и бездарно, что уже к вечеру первого дня противостояния Николай Андреевич махнул рукой, выключив старую «Спидолу». Назавтра он, не выдержав, вновь включил приемник, надеясь на чудо. Под утро, узнав о неудаче штурма, Лунин-старший аккуратно поставил «Спидолу» на место, выпил крепкого чаю и сел в кресло у двери. Все было кончено. Старику оставалось одно: ждать внука, ушедшего защищать его врагов, — непохожего, чужого, с которым он уже давно перестал даже спорить. Он ждал Келюса всю ночь и все утро, почти не вставая и ни о чем не думая…
Келюс и Фрол, не без труда вырвавшись из цепких рук медработников, убедились, что больше никому не нужны. На площади у опустевших баррикад кипел митинг. Раскрашенные девицы и столь же раскрашенные юноши хрипели под электрогитары песню про Андреевский флаг, чуть дальше стояла ровная шеренга танков, перешедших после прошлой ночи на сторону Президента. Общественный транспорт не ходил, а денег на такси как назло не осталось: Николай потратил их на сигареты, а дхар добирался из Тулы на последние рубли. Идея попросить машину у руководства была отвергнута, и оба добровольца решили не спеша прогуляться по Столице. Им повезло. В толпе на площади они столкнулись с одним из тех, кто навещал их в госпитале. Популярный артист, ныне ставший министром, вероятно не получил еще достаточной государственной закалки, а потому не только сразу же признал их, но тут же, ни о чем не расспрашивая, усадил в свою «Ладу», выяснив лишь, куда ехать.
Лунин жил в огромном сером Доме на Набережной, где когда-то обитала столичная знать, а ныне доживали свой век отставные бонзы. В доме, конечно, было полно молодежи, начисто забывшей или вовсе не знавшей его истории, но Николаю все же часто становилось не по себе при виде гигантского фасада, сплошь увешанного мемориальными досками в честь тех, кто жил и очень часто погибал здесь. Выбитые в камне имена превращали фешенебельное жилище в колоссальный склеп, населенный тенями когда-то властвовавших, затем преданных, убитых, а ныне забытых всеми.
Квартира деда, где некогда обитала большая семья, от которой теперь остались старик и его внук, находилась на четвертом этаже. Этажом ниже много лет назад жил брат Лунина-старшего, двоюродный дед Келюса. Об этом человеке в семье обычно молчали, а если и говорили, то глухо и странно. Все было проще, если б младший брат деда честно сложил голову в застенке, как и сотни других обитателей Дома. Но таинственный двоюродный дед, весело улыбавшийся со старых фотографий, не погиб — он исчез. Николай догадывался, что брат деда может вернуться, он где-то недалеко, может быть даже здесь, в лабиринтах гигантского здания. Келюсу казалось, что он даже видел его в детстве — такого же молодого, в кожаной куртке и кепке, с небольшой острой бородкой, как на фотографиях. Но на все вопросы родители, а потом и Лунин-старший, отмалчивались, но Николай, не веривший в привидения и прочую мистику, надеялся, что старик перед недалеким уже уходом расскажет ему обо всем.
Лифт не работал, и Келюс с Фролом начали не спеша подниматься по широкой лестнице. Между вторым и третьим этажами у Келюса закружилась голова, его закачало и чуть не бросило на холодные ступени. Дхар подхватил его здоровой рукой и, несмотря на слабые попытки сопротивления, поволок Лунина-младшего наверх. Делал он это почти не напрягаясь, и Келюс имел еще раз повод позавидовать силе своего нового знакомого. У высоких, обитых черной кожей дверей, Фрол аккуратно прислонил Николая к стене и нажал кнопку звонка.
Старик открыл почти сразу. Он без всякого удивления посмотрел на дхара, на его перевязанную руку и куртку в засохшей крови, затем, словно зная все наперед, шагнул за порог, придержав рукой Келюса, пытавшегося шагнуть навстречу.
— В голову? — тихо спросил дед, внимательно глядя на внука.
— Ерунда! — по возможности весело ответил тот. — Ушиб, то есть травма… В общем, здравствуй, дед. Мы победили!
— Я Фрол, — попытался вмешаться в разговор дхар. — Мы с Николаем…
— Заходите, — прервал его Лунин-старший. Вдвоем они взяли Келюса под руки и повели в прихожую. Ноги у старика уже начинали отказывать, но сила в руках еще оставалась. Вскоре Лунин-внук был благополучно уложен на диван в большом кабинете, где по стенам висели портреты Вождя и Основоположников.
— Лунин Николай Андреевич, — представился старик. — Дед этого врангелевца. Фрол… простите?
— Соломатин Фрол Афанасьевич. Мы с Николаем… Ну, в общем…
— «Скорую» вызвать, товарищ Соломатин? — вновь перебил его старик.
— Ну что ты, дед! — вмешался Келюс, поудобнее устраиваясь на диване.
— Сразу товарищем обзываешься! «Скорой» не надо, ты бы лучше чаю сообразил. А еще лучше — кофе.
— Николай Андреевич, зовите меня по имени, — несколько смущенно предложил дхар. — «Скорой» и вправду не надо, мы как раз из госпиталя.
— Его на самом деле зовут Фроат, — вновь влез Келюс, закуривая сигарету. — Он из древнего и великого народа дхаров, репрессированного в годы культа личности.
Дед никак не отреагировал на эту реплику, еще раз внимательно посмотрел на Фрола, потом на внука, покачал головой и сел в кресло.
— Валидол, — шепнул Келюс, хорошо знавший старика, — на письменном столе…
— Не надо, — остановил вскочившего было Фрола Лунин-старший. — Я так посижу… Фрол… или Фроат, как лучше?
— Все равно, — махнул рукою дхар. — Как больше нравится.
— Так вот, Фроат, — продолжал старик, закрывая глаза. — Расскажите мне, пожалуйста, что с вашей рукой, и что у этого защитника Зимнего с его… Даже не знаю, как назвать эту часть тела…
— Кепкодержатель, — предложил внук, но дед и это оставил без ответа.
Фрол постарался рассеять все опасения Николая Андреевича, упомянув о госпитале, экстрасенсе Варфоломее Кирилловиче, для убедительности добавляя неизменное «в карету». Дед слушал молча, не открывая глаз, затем вновь покачал головой и, с трудом поднявшись, направился на кухню варить кофе.
