— Силен, — заметил Келюс. — Фрол, взгляни, много на столе валидола осталось?
— Одна штука, — сообщил дхар, — и две пустые упаковки, елы.
— Силен, — повторил Николай. — Жалко старика. Всю жизнь служил этим, бином… Но все-таки мы победили.
Кофе пили на кухне. Келюс, заявив, что уже выздоровел, добрался туда без посторонней помощи и с удовольствием принялся смаковать ароматный напиток, доставляемый деду прямо из Бразилии. В разговор старика с Фролом Лунин-внук предпочел не вмешиваться, поскольку его попытка поведать обо всем случившемся была пресечена в корне, и рассказывать было велено дхару. Фроат, в нерешительности почесав затылок, принялся не особо складно, с упоминанием «елы» и той же «кареты», излагать события прошлой ночи, сбиваясь, путаясь и все более смущаясь. Но старик слушал очень внимательно, то и дело подливая Фролу кофе и качая головой.
— Ясно, — констатировал он, когда дхар, наконец, завершил свое повествование. — Раскололи армию… Недурно им историю партии преподавали! Ну что, рады? За Корнилова, за родину, за веру?
— Ну, дед! — не выдержал Келюс. — Во-первых, не волнуйся. А во-вторых, что ты о Врангеле, да о Корнилове? Мы же не белогвардейцы!
— А кто? — глаза старика блеснули.
— Мы за свободу, — не особенно уверенно ответил внук.
— А ваш этот… Президент или как там его?
— Он… он тоже за свободу, — еще менее уверенно сообщил Келюс.
— Стыдись! — отрезал дед. — Историк, а мелешь чушь! Это гимназисты были за «свободу», и то недолго! Сразу ставь вопрос — какой класс стоит у власти! Эти, твои… Они-то знают, да вам пока не говорят. Но тебе не грех было подумать об этом раньше.
— Ага! — загорелся внук. — Лучше, значит, танки, колхозы-совхозы, Гулаг, Афганистан и ГПУ?
— Еще не знаю, — мотнул головой Лунин-старший. — Пока не с чем сравнивать. Хотя могу догадываться. Трое уже погибли. Вас, раненых, по сути, бросили. Мы своих раненых не бросали.
— Нас не бросили, — вяло возразил Николай. — К нам даже Президент заходил… и телевидение…
— Бросили! — повторил старик. — Итак, снова победа на крови — как раз то, в чем нас обвиняли. При штурме Зимнего мы потеряли тоже немного — шестерых. Лиха беда начало, Келюс! Безоружные люди против танков — красиво и безопасно… тем, кто за их спинами. А вдовы и сироты — это не впервой. И хорошо, если те трое в самом деле погибли в бою, а не как-нибудь иначе…
Внук порывался возразить, но вдруг отчетливо вспомнил окровавленное тело в синей куртке и промолчал.
— Все! — заключил дед. — Переодеваться и отдыхать. Фроат, я дам вам чистую рубашку, эту надо постирать. Я тоже полежу, не хочу быть четвертым в этом списке… победителей…
Весь следующий день Лунин-внук отдыхал, стараясь поменьше двигаться, ограничив свою активность телевизором и газетами. Эйфория победы, захлестнувшая эфир, как ни странно, не очень радовала Келюса. Он приписал эти последствия контузии, заставляя себя не думать о событиях страшной ночи и о мрачных пророчествах деда. Фрол также провел весь день в квартире, изрядно скучая и то и дело порываясь выйти на улицу. Рана полностью затянулась, оставив лишь розовое пятно на коже, что поразило врача, вызванного старшим Луниным. Келюс также быстро поправлялся. Травма напоминала о себе лишь легким головокружением и слабостью.
Ближе к вечеру деду позвонили по телефону. Старик, выслушав чей-то долгий рассказ, накинул пиджак и вышел, обещав вернуться через полчаса. Отсутствовал он, однако, больше двух часов, и Келюс начал уже волноваться, вспоминая, захватил ли старик валидол. Но дед вернулся внешне спокойный, пояснив, что был в гостях в соседнем подъезде. Пройдя в кабинет, он долго сидел за столом, о чем-то размышляя, затем позвал внука.
— Келюс, — начал он, усаживая Лунина-младшего в кресло. — Надо поговорить.
Николай взглянул на деда и кивнул, сообразив, что речь пойдет о чем-то важном.
— Я не прошу тебя давать честное пионерское, комсомольское или белогвардейское слово, — начал Николай Андреевич, — просто если мы не сохраним кое-что в секрете, могут быть неприятности. Не хочу пугать, но без головы останемся и ты, и я…
Келюса передернуло. Он понял — дед не шутит — и тут же вспомнил лицо Китайца.
— Несколько часов назад, — вел далее старик, — один человек уже погиб. Он участвовал в… очень важном деле. Я бы с удовольствием не вмешивал тебя, но мы живем вместе, и об этом знаю не только я…
Николай Андреевич замолчал, переводя дух. Келюс потянулся к валидолу, но дед покачал головой и продолжал:
— Несколько месяцев назад в Центральном Комитете был разработан план эвакуации наиболее секретных документов на случай, подобный нынешнему. Вчера поступил приказ. Все было готово, но человек, занимавшийся этим делом, был убит.
Келюс вздрогнул — снова вспомнился Китаец и неподвижное тело в синей куртке.
— Он выпал из окна, — продолжал дед. — Видимость самоубийства. Он даже записку оставил… Но это не самоубийство, Келюс. Он держал в руках все связи, и теперь операция под угрозой. Завтра ваши будут штурмовать Центральный Комитет. На квартиру другого товарища, руководившего, так сказать, резервной линией, был налет. Этот человек ранен. Какие-то бандиты в черных куртках…
— Группа майора Волкова! — невольно вырвалось у Келюса. Дед удивленно взглянул на Лунина- младшего, и тот поспешил пояснить: — Мне о них Генерал рассказывал. Он опасался, что они могут ворваться в Белый Дом. Так что они не наши, а ваши…
— Может быть, — на удивление спокойно отреагировал Николай Андреевич.
— Сейчас время измены. Большой измены, Келюс… Итак, операция сорвана. Но самые важные документы — несколько десятков папок — мы все же вынесли. Спрятать их некуда — пока. Через несколько дней мы что-нибудь придумаем, а до тех пор решено рассредоточить их по нескольким местам. На военном языке это называется «россыпью». Кое-что будет у нас дома. Я рискую своей и, к сожалению, твоей головой, но иного выхода нет. Конечно, если ты будешь последователен, то можешь позвонить прямо в Белый Дом. Наши в свое время приветствовали подобные начинания. Ваши, вероятно, не будут оригинальны…
Келюс решил возмутиться, но передумал. Он почему-то не боялся за себя и Фрола, но за деда сильно волновался. В конце концов политические разногласия были их личным делом, и лавры Павлика Морозова Николая никогда не прельщали.
— Но хоть заглянуть в эти чертовы папки можно? — поинтересовался внук, которого эта история, несмотря на мрачный колорит, изрядно заинтриговала.
— Заглянешь, — пообещал дед. — Надо же знать, за что рискуем. Но не думай, Келюс, ничего особенного ты не увидишь. Скорее всего, там будут какие-нибудь цифры. Эти архивы надо рассматривать как мозаику — целиком. Что-что, а тайны мы умели прятать всегда. Фроату говорить не будем — ни к чему…
…В два часа ночи, когда Фроат уже давно спал, Лунин-старший вышел из квартиры, вскоре вернувшись с тремя серыми папками, на которых стояли четырехзначные номера. Келюс, преодолев искушение немедленно в них заглянуть, помог деду спрятать секретный груз в наскоро приготовленный тайник — за второй ряд книг на верхней полке книжного шкафа…
Наутро Фрол взбунтовался, заявив, что превосходно себя чувствует и не желает более соблюдать больничный режим.
— И вообще, — прибавил он, допивая вторую чашку кофе, — надо по городу, елы, побродить, раз уж в Столице оказался. А то ничего интересного, кроме телевизора, и не увижу. Ведь, говорят, революция, в карету его!
— Кое-что интересное вы уже видели, — невозмутимо заметил Лунин-старший. — В некотором роде, даже ощутили. А самое интересное вам не покажут.
— Но ведь действительно революция, дед! — поддержал приятеля Келюс. — Тебе, небось, в семнадцатом не мешали по улицам бегать!
