– Диомед, ты должен… - Тидид, ты…
– Диомед, мы все с тобой, решайся… Ночь, догорают костры. Возле меня - Капанид. И Фер-сандр. И Эвриал с Дылдой Тиринфской.
– Мы их всех перережем! Править должны Сфенел и ты. Вы будете опекунами Киантиппа, пока он не вырастет. Решайся, Диомед! Решайся!
Молчу. Прав был Амфиарай Вещий. Я-не первый.
Я - второй.
Молчу.
– Куреты - мужчины. Ахейцы - женщины. Одеваются, как бабы, ссорятся, как бабы. Зачем тебе они? Ты - этолиец, ты - мужчина!
Скалит крепкие зубы Фоас, сын Андремона. Весело курету!
– К.нам поедешь, в Калидон поедешь. Вместе править будем, ты - в Калидоне, мы с отцом - в Куретии. В походы ходить будем, пить будем, гулять будем, женщин любить будем. Как братья жить будем!
Может, он и прав. Да только в Калидоне я тоже - чужой.
– Зачем грустишь, родич? Вот смотри, кого тебе привели! Подарок тебе, койрат! От всех нас подарок!
Смеется в черную бороду, рукой машет. Двое в плащах меховых мешок большой несут.
– За городом поймали, в лесу пряталась. Дриада, по-яимаешь!
Мешок - на траву падает. Дергается мешок. Плачет.
– Покажите!
Девчонка - лет двенадцати. Голая - только на шее ожерелье из медяшек. В глазах… Темный ужас в глазах.
– Пожалейте… пожалуйста! Пожалуйста…
Теперь уже все смеются - и Фоас, и те, что мешок приволокли. Знатная добыча! Как раз для койрата!
Отказаться? Обида смертная! Отпустить? Куда? Вокруг лагеря - стража, и у леса стража, и возле ворот городских.
– Не смотри, что худая, койрат Диомед! Крепкая! За коровами ходить будет, шить будет, детей рожать будет…
– Пожалейте…
Груди свои маленькие рукой прикрыла, лоно прикрыла, а на лоне - волоски светлые…
Хохочут куреты - весело им. Они хохочут, а я все Медный Дом вспоминаю. Тогда мы со Сфенелом за Амиклу вступились. А за эту кто вступится? Ведь я клялся Светлой!.. …Клялся - но всех не пожалеешь. Не спасешь. Не заступишься. А на душе - злость черная. После всего, что было, жалеть? А кто дядю Эгиалея пожалел? И всех остальных? И моего папу?
Теперь победитель я. А победителям - все!
Фоас подмигивает, и его парни подмигивают… …Легла, глаза ладонями закрыла, закусила губы. А когда я на нее навалился, забилась, завыла, все колени пыталась сжать. Царапаться стала, кусаться - пока я ей горло не сдавил. Захрипела тогда, обмякла. А когда меня в себе почувствовала - закричала, страшно так. Потом еще раз крикнула - и умолкла. Не стонала, не плакала, только один раз и прошептала:
– Польно…
По-беотийски прошептала. 'Польно' - больно.
Лежала - и кровью пахла. И оба мы с нею в крови, словно убили друг друга. А когда я заснул - убежала. Как и была - голая.
'…Не ударишь, не оскорбишь, не надругаешься. Никогда!' Зачем ты отпустила меня. Светлая? Почему не превратила в зарево, в ночной ветер, в туман над поляной?
– Ведь чего выходит, Тидид? Присягнул я ему, Алкмеону этому, и все наши присягнули. Деваться-то куда? А ты уезжаешь… хоть бы с собой взял, а еще друг называется! Обидно даже! Да знаю, знаю, не любят у тебя там в Калидоне чужаков, а тебе с дедом разбираться… Может, все же вдвоем поедем, а? Вдвоем мы их всех враз! Да понял, я, Тидид, понял. Нельзя… А в Аргосе? Чего я без тебя буду в Аргосе делать? Ну какой из меня к Мому-Дурню ба-силей! Родичи еще! Завопят: пришел час, Сфенел богоравный, права наши вернуть! И права вернуть, и стада вернуть, и села вернуть, и чего не было - тоже вернуть. Такое начнется! И теперь уж точно - женят. Буду род наш продолжать - Анаксагоридиков плодить. Ровно бык, честное слово! А ты бы ее, Тидид, видел, эту невесту! Не к ночи вспоминать… Ладно, за домом твоим пригляжу, и за Амиклой пригляжу, а то пропадет девчонка. И… вот чего! Я тебе, Тидид, подарок приготовил. Не-не, не смотри сразу. Тут такое дело было - менялись мы. Щербатый, Амфилох который, у брата женщину выменял - Манто, Тиресиева дочка, помнишь? Выменял - и отпустить хотел, к отцу. А она говорит, что помер Тиресий, почуяла она. Вот ведь, не пережил Семивратые, старик! Жалко, мудрый был, говорят! Это я, Тидид, вот к чему. Амфилоховы ребята храм обнесли. Много чего набрали, ну и среди всякого прочего щит прихватили - висел там. Приметный! Он по жребию Щербатому и достался. А я увидел…
Узнаешь?
Только не смей благодарить, понял? Не смей, Тидид, обижусь! Да так обижусь! ..Черная кожа, полустертые белые звезды, Селена-Луна посреди. Селена - Глаз Ночи. Папа!
И снова бьют копыта в сырую землю, и грива конская глазами, а вокруг - локрийский лес…
Эй, куреты! Закололи беотийскую свинью?
Закололи, хоть визжала! А теперь - домой пора!
Хо-о-о-о! Хой!
Много ль вы добра набрали, женщин, стад и серебра?
Мы всего везем без счету, внукам хватит на сто лет!
Хо-о-о-о! Хой!
Кто же в бой вас вел, куреты? Кто прославил отчий край?
Диомед, Тидея отпрыск, подарил победу нам!
Хо-о-о-о! Хой!
Как же так? Ведь он - мальчишка, ростом мал и безбород?
Борода козла украсит - нам он люб без бороды!
Хо-о-о-о! Хой!
Все то же, только теперь мы не спешим, никуда не гоним. Можно вволю смотреть по сторонам, останавливаться, где душа пожелает, пить злое молоко у ночного костра, долго лежать на земле, глядя в низкое осеннее небо…
Все можно - да йот только ничего не хочется. И даже не поймешь, почему…
Глашатая не было, стражи у дверей не было, и сами двери оказались распахнуты. Только на ступеньках сирот ливо лежал чей-то забытый сандалий. Быстро, видать, убе гали!
Три года назад меня сюда не пустили. А сегодня я спрашивать не стану.
Сам войду!
Рядом - Фоас, рядом - мои куреты, им тоже тлт ресно: переглядываются, языками щелкают. Еще бы! Maj ло кто переступал порог этого дворца, так похожего на старый свинарник. Нелюдимо живет мой дедушка, Ойнеи Живоглот! Он бы и сейчас нас не пустил, и во дворец, и в город) Даже стражу выставил, даже дружину свою из соседних сел кликнул. Да только дружина подзадержалась почему-то, а ворота нам открыли. Дядюшка Терсит открыл. Верил ему мой дед! Верил - и поскользнулся. Вступил, так сказать, - в
