о чем это он? Мстить - кому мстить?
– Не мальчик ты, Диомед, мужчина! Поэтому слушай как мужчина. Дом твой в Аргосе сожгли. Дом сожгли, слуг убили, все, что в доме было, унесли. Сегодня утром гонец был - рассказал.
Закрыл я глаза…
– Ты им не кровник, не чужак, ты им - родич. Ты ванакта Алкмеона под Фивами спас, остальных спас, а они тебе такую обиду нанести посмели!..
Обиду? Прав, конечно, дядя. Отцов дом, отцовы слуги. Ведь родился я там, в этом проклятом Аргосе! Глубокая, моя улица, мое детское царство… …Амикла!!!
Как же я не подумал о ней? Почему не попросил Сфенела?..
'-Ты не вини себя, господин Диомед! Ты не виноват, просто ты меня пока увидеть не можешь. Смотришь, а не видишь. А я тебя вижу, потому что я тебя люблю, понимаешь?' Дурак я, ой дурак! А еще Светлой клялся, обещал ей!.. Смотрю на поляну, где лучники, - и не вижу ничего. Дядя Андремон говорит - не слышу. То есть слышу, конечно, да только кажется, будто дядя с гор Кавказских шепчет.
– Что делать мне, скажи? Куретов поднимать? Калидонцев поднимать? На Аргос идти? Большая война будет, со всей Ахайей война. А не пойдем - позор вечный, родича в беде бросим, вождя бросим! Ты сразу не говори, подумай сначала, пусть боль пройдет…
Теперь уже я молчу. Но только не думаю - на поляну смотрю. Просто так, не видя ничего… …А я над ее пупырышками смеялся! Теми, что на животе. Афродита с пупырышками! Смешно!
И груди ее маленькие - вверх-вниз, вверх-вниз…
Крик! Да такой, что даже я очнулся. Двое! Двое осталось! Кто-то высокий, не увидеть отсюда и… Любимчик! Сейчас самое главное, сейчас особая мишень будет, уж не знаю, какая. То ли голубку на нитку привяжут и в небо пустят (шагов за четыреста, не меньше!), а может, ленту красную на дальнем дереве между ветвей растянут.
Не подкачай, Лаэртид! …'Кур-р-р-р-р!' Мчится конница через Микенские ворота. И через Диркские, и через Трезенские. Стучат копыта - гореть проклятому Аргосу!..
Очнулся, головой мотнул. Кто знает, не для того ли дом мой жгли? Ванакт Заячья Губа не прочь еще одну войну выиграть. Небось уже и с Микенами договорился, и с Пилосом, и с Коринфом.
А хорошо бы их всех! За Амиклу!
– К Алкмеону-ванакту гонца пошлем, дядя. Пусть ответит. Пусть виновных накажет. Извинится пусть. Если не ответит, в Дельфы пошлем, пускай Тюрайос рассудит. И в Микены, к Эврисфею. Нельзя сейчас воевать. Они нарочно нас выманивают. Нельзя поддаваться…
Молчит дядя, кивает, бороду черную треплет.
– Нельзя… Пойдем, сынок, поглядим. Сейчас награждать станут. Ты улыбайся, и я улыбаться буду. Виду не покажем. Пока…
А на поляне… На поляне!..
Ну, молодец, Любимчик! Мо-ло-дец!
Одиссей смеется, Фоас улыбается, мы с дядей улыбаемся (ой, трудно улыбаться!). Остальные… Рты раскрыли остальные, глаза выпучили. Четырнадцатилетний парень всех обставил! Когда же было такое?
А вот и быка ведут. Ух, хорош!
– Я думал, твой друг - мальчик. А он не мальчик-мужчина!
Улыбается дядя, на меня смотрит. Держись, мол, Тидид! Держусь!
А дяде Гераклу совсем плохо!
Мы с Фоасом к нему поздороваться зашли, поприветствовать. Не сами - с Одиссеем (напросился!). Решили - вчера приехал, сегодня заглянуть следует. Родич ведь!
Заглянули…
– Плохо ему, Диомед! Совсем плохо! Ночью закричал, биться стал. АЛихас наш, как назло, клокрам уехал… Сделай что-нибудь, помоги!
У тети Деяниры - слезы на глазах. У тети Деяниры губы трясутся. Никогда такой ее не видел! Гилл, дяди Геракла старшенький, весь белый стоит, кулаки сжимает. Остальные, которые помладше, в кучу сбились, дрожат. Макария, дочка, голосит, пискляво так…
А по всему дому - рев. Да что там по дому - на улице слышно. Ходуном дом ходит!
– О-о-о-о-о-о-о-о! О-о-о-о-о-о-о!
И удары - 'бух!', 'бух!' Словно тараном - в ворота!
– Он… детей требовать стал. Детей… Понимаешь, Диомед? Детей!..
Не понимаю. Одно вижу - плохо.
Переглянулись мы с Фоасом. И с Любимчиком переглянулись. Переглянулись - пошли. Хоть и страшно. А что делать?
Идем, а нам навстречу:
– О-о-о-о-о-о-о-о! О-о-о-о-о-о-о!
Мы к двери знакомой - нет двери! С шипов снесена!
В горнице все вверх дном, ставни сорваны, вместо кресла - щепки горой…
– Де-е-е-ети-и-и-и! О-о-о-о-о! Дядя Геракл на полу сидит. Голый совсем. Сидит, огромный такой, страшный, голову руками обхватил…
– Де-е-ет-и-и-и! Убей меня, брат! Убей! О-о-о-о-о! Брата вспомнил! А ведь брат его, почитай, уже лет восемь, как мертвый!
Фоас головой качает, Одиссей столбом застыл (еще бы!), а я не знаю, что и делать. Все говорят - безумие у дяди Геракла. Гера-Волоокая насылает - до сих пор мужу своему Гераклову маму простить не может. А мне вот кажется…
– Де-е-ети-и-и! Терима-а-а-ах! Деико-о-о-онт! Кре-онтиа-а-ад!… Убей меня, брат, убей! О-о-о-о-о- о-о!
– Может, зелье какое? - это Любимчик, одними губами.
– Какие дети, Тидид? - поражается Фоас. - Не так его детей зовут!
– О-о-о-о-о-о!
Упал дядя Геракл, лицом о ковер ударился. Упал, телом всем затрясся, а по дому гул пошел.
– Убейте! Не должен я жить! Не должен! Брат, брат, что же ты смотришь? О-о-о-о-о!
Плачет дядя Геракл, плечами дрожит. На плечах, среди волос черных, жилы набухли, посинели…
– Убейте! О-о-о-о-о! …не безумие это! Просто не здесь сейчас дядя, не в Калидоне. В Фивах он, в тот год, когда своих детей от Мегары, жены первой, убил. Теримах, Деикоонт, Креонтиад…
Заблудился дядя Геракл в палатах Крона Всесильного. Или сам, или ОНИ помогли…
– Дядя! Дядя Геракл! Это я, Диомед. Не который с конями, а Тидид, твой племянник!
Горячим было дядино плечо - как тот огонь, в котором дети его сгорели. Как пепел дяди Эгиалея. Я слева подошел, Фоас - справа, Лаэртид не побоялся, воды принес…
Лилась вода по седой бороде (эх, дядя, уже и седой ты Стал!), по губам-черным, до крови закушенным…
– Дядя, ты же меня сам учил! Надо бороться! Надо выныривать! Зацепись за что-нибудь, за себя зацепись…
Не слышит дядя Геракл. Плачет.
Так и оставили его. Только укрыли.
Из дома вышли - словно у погребального костра побывали. Любимчик молчит, слова вымолвить не может, и я молчу, а Фоас…
– Эх, знать бы, какой бог проклятый над таким человеком издевается! Убил бы, не посмотрел, что бог. Хоть Зевс это, хоть Гера! Убил бы! . Сказал, глазами темными блеснул. А я дядю Капанея вспомнил.
Потом, когда в шатре сидели да злое молоко пили, я все о маминых словах думал. Может, мой НАСТОЯЩИЙ дед и вся его Семья-Семейка, которую мама поминает, правы? Опасны мы, люди, с ИХ, нелюдской, кровью! И для НИХ, и для себя. Больные, безумцы, убийцы, вечно проклятые и проклинаемые. Может, и вправду стоит собрать всех!.. …И девчонка, та, что в Фивах, вспоминалась. Выходят, и я иных не
