Что сгинут и герои, и вожди.
Не жить богов потомкам на земле!
Такое зло из зол зиждитель создал, Зевс!
Посмеялись, еще налили, плащ старый кинули, а пьяница лиру подхватил - и нет его. Оглянулись - пусто. Что за притча?
А когда отсмеялись, Фоас сказал, что песня - неправильная. Не то чтобы совсем, но воевать из-за женщин - дело пустое. Мужчины за добычу воюют, за честь свою воюют, за дом свой воюют. А чтобы из-за женщины города горели? Враг у тебя жену украл - а ты у него укради. Воевать-то зачем?
А я все строчку про себя повторял, одну и ту же: 'Не жить богов потомкам на земле!' Ой, знакомое что-то!
А потом мы узнали, что аэд эту песню и в Калидоне пел, и в Ламии, и в Анфеле. И у локров тоже пел. И что разговоры уже идут - неспроста это! Быть скоро войне - большой войне из-за женщины.
И каждый на свою жену поглядывать начал - не из-за нее ли?
Смешно? Смешно, конечно. Мы и посмеялись, у костра сидя. А потом почему-то невесело стало.
– Просыпайся, сынок! Просыпайся! Умойся, новый фарос надень - тот, что тебе в Фивах по жребию достался. И причешись. Хочу, чтобы ты был красивый!
– Мама? Что случилось? Мама…
За пологом шатра - поздний зимний рассвет. За по-яогом - снег на желтой траве.
Ой, холодно!
Ледяная вода в лицо (брр-р-р!), полотенце, гребень… Никогда меня еще мама так не будила! Война? Тогда зачем фарос? Ни разу мне еще в Куретии фарос надевать не приходилось! Может, еще и фибулу золотую? И в зеркало хетгийское посмотреться?
Всем хорош! Еще бы только жезл басилеев - в зубы! Ну, мама!
Ого, а ведь скачут! Двое? Нет, трое! И прямо сюда! Точно трое! На двоих панцири серебром горят, на третьем длащ темный, голова капюшоном закрыта… …А панцири-то знакомые! И шлемы. Видел я их, совсем недавно видел! Так это же!.. Серебряные Палицы. Фивы! Фивы!
Но почему? Мы же их победили! Видать, ошиблась мама! Не фарос - латы надевать надо было. Но откуда?! Первый спешился, второй тоже, третий, тот, что в плаще, едва с коня не свалился. Поддержали, слезть помогли.. - От богоравного Ферсандра Полиникида, басилея Фив и всей Виофии, к его брату Диомеду, наследнику Калидонскому…
Чуть не рассмеялся. Как же я забыл? Маленький Ферсандр, мой братец двоюродный, отныне басилей Фиванский. Ему теперь свои Серебряные Палицы положены!
Тот, что первый, ближе подошел, рукой о панцирь серебряный ударил.
– Радуйся, богоравный Диомед Тидид! Твой брат, басилей Ферсандр, шлет прифет и фелит перетать: 'Тержи!' и Лихо так сказал - я даже рот расскрыл. 'Тержи!', ясное дело, 'Держи!'. Но чего держать-то?
А тут и остальные приблизились. Тот, что не в панцири. Нет, та, что не в панцире!.. - Темный плащ скользнул на землю..Критское платье было на ней - тяжелое, золотой узорчатой парчи, с синими камнями - россыпью, брызгами моря. Тускло светилось золото старинного ожерелья, и такое же золото было на тонких худых руках.
Ахнули куреты - те, кто проснуться успел и к шатру моему подойти.
Царица!
– Радуйся, Амикла, - выдохнул я. - Радуйся, Пеннорожденная! Да будут благословенны боги, приведшие тебя сюда!
Шагнула вперед, пошатнулась - едва подхватить успел, Ткнулась мокрым лицом в грудь…
– Радуйся, богоравный господин Диомед… богоравный… богоравный… богоравный… -…Богоравный Ферсандр… он такой добрый, он ведь меня не знал совсем, мы в Аргосе и не встречались, но он сразу помог, накормил, Фивы мне показал, а потом коня подарил… я еще два дня ездить училась, а платье это его бабушки, настоящее, с Крита, и ожерелье с Крита, я говорю, что нельзя мне, что 'я рабыня, а он смеется: 'Рабыня, значит, повинуйся!'. Он так смешно говорит, и все в Фивах смешно говорят…
До Фив она добралась сама. Уж не знаю, как.
– А когда на дом напали, меня Афродита спасла. Это те напали, плохие, которые меня мучили. Они в шлемах были, но я их сразу узнала! А они меня не узнали, не увидели даже, они служанок убивать стали, и привратника убили, и повара, а меня не заметили, я убежала, и потом кто-то ворота городские открыл, хоть и ночь была. Я знаю, это Киприда, ведь я ее жрица, правда, я совсем плохая жрица, потому что я всех должна любить, а люблю только тебя, господин Диомед, но я тебе больше не буду говорить, что люблю, ведь я теперь не Афродита, я просто рабыня беглая, а рабыни господ не имеют права любить… если только господин сам не полюбит… Но все равно, это она меня спасла!
Не спорю. Пусть думает девочка, что Афродита ее выручила.
Спасибо, мама!
– Ай, Диомед, какая к тебе девушка приехала! Баси-лисса! Богиня! Не показывай ее мне, тебя зарежу, себя заррежу, ее зарежу! Ай, Тидид, ай, счастливчик!
Светильники горят ярко, ночная тьма убежала за толстый полог шатра, на ярком покрывале - недопитая серебряная чаша. Синие камешки на платье Амиклы пылают, светятся. Как и ее глаза.
Маленькая Афродита уже не плачет. Больше никогда она не будет плакать!
– Ты - не рабыня, Амикла, а я - не богоравный. Ты - самая красивая девушка в мире, а я болван, у которого вместо головы медный шлем - пустой, с дырками.
Она смеется, подходит ближе. Негромко звенят браслеты.
– Тогда я вызову тебя на бой, воин! Начну войну без предупреждения, без посольств и гонцов, войну страшную, безжалостную. На бой, воин, на сильный бой! А я тебе не уступлю, не дрогну, спины не покажу! Если ты муж - атакуй с фронта, нападай с жаром, отражай удары и к смерти готов будь. Потому что сегодняшняя битва - без пощады!
– Нанесла ты удар прямо в грудь, - улыбаюсь я в ответ. - Да только я боец сильный, боя не боюсь, вызов твой принимаю и удары твои отобью! Зовут меня копьеносцем, вот и попробуешь ты моего копья, и поражу я тебя за дерзость твою тем копьем не раз и не два. Будешь о жизни молить, но копье мое жалости не ведает, и ты ее не отведаешь, а отведаешь иного!
Смеется Амикла. Падает критское платье на покрывало. Сползает тяжелое ожерелье с тонкой шеи…
– Не нужен мне доспех, чтобы сражаться с тобой, копьеносец! Рази, да знай, что, обессилевший, на землю упадешь, пощады запросишь, потому что копьецо твое маленькое, копьецо твое кривенькое, а я боя не боюсь, насквозь воткнешь - не испугаюсь… Рази!
Показалось или нет, но блеснуло перед глазами не золото критское - серебро. И словно дальний ветер лесной - налетел, унес меня, развеял туманом над ночной поляной…
'…Одна несравненная дева желаннее всех для меня, та, что блистает под стать Новогодней звезде в начале счасщ. ливого года. Лучится ее красота, и светится кожа ее…' - Что с тобой, Амикла? Ведь все хорошо! Все хорошо!
– Все хорошо, господин мой Диомед. Хорошо, что ты смог увидеть меня. Все-таки смог! Но я - раба Киприды, беглая раба! А боги мстят.
– Боги? Но ведь Киприда - это Любовь! Она - добрая! А твоего жреца я куплю вместе с храмом. Он
