память очень убедительным методом.
Тяжеленный кулак, без преувеличения имевший размеры головы взрослого человека, вылетел из полумрака и состыковался с оказавшимся на его траектории моим носом. Боль от сломанной переносицы острыми иглами пронзила мне мозг, а сам я, получив мощнейшее ускорение, пронесся по воздуху не касаясь пола и врезался спиной в противоположную стену.
Заместитель командира Первого отряда брат Вольф, он же Циклоп (а кто еще, кроме него, мог подпоясываться в Братстве на уровне полутора метров от пола?), согнувшись в три погибели, протиснулся в дверной проем, а затем распрямился во весь рост, почти достав потолок казармы своей бритой макушкой. Из-за его спины выскочил еще один мой знакомый по зачистке Ла-Марвея — брат Николас.
Время для меня словно остановилось. Тело отказывалось подчиняться получившей солидную встряску голове, а перед глазами все уплывало куда-то вбок. В ушах моих стоял такой звон, что сквозь него едва-едва доносились до сознания раздававшиеся вокруг звуки. Так что я не расслышал, а скорее прочитал по губам, о чем Вольф рявкнул своему подчиненному: — Живым!!!
И единственный выпученный глаз Циклопа вперился в меня.Николас в два скачка оказался возле меня, ухватился за мой «конский хвост» и, рванув за него, отбросил мое бренное тело от стены.
В мгновение ока я очутился лежащим на битом кирпиче, уткнувшись в пол своим сломанным носом (мне даже был заметен торчавший наружу хрящ переносицы). Николас уселся мне на спину, оттянул голову за волосы назад и, точно так же, как и тому отступнику в монастыре, приставил нож к моему кадыку. Из этого положения я и пронаблюдал всю дальнейшую трагическую сцену.
Пока я совершал полет через комнату, Саймон достреливал очередную ленту и поэтому, увлеченный стрельбой, поначалу никого из ворвавшихся не заметил. Когда же, прекратив, он развернулся и узрел идущую на него махину в необъятном, как тент от «хантера», плаще, то пулемет его был пуст и ничем, как только дубинкой, послужить уже не мог. Потому, не имея под рукой ничего другого, британец кинулся на Циклопа с этим и в незаряженном виде весьма устрашающим оружием.
Верткость для брата Вольфа по вполне очевидным причинам была нехарактерна. Все, что он сделал, так это просто-напросто подставил под удар свою непрошибаемую спину, а после чего, даже не изменившись в лице, обхватил приклад пулемета ладонью, как будто тот был не толще рукояти ножа. Единственное преимущество Саймона вылетело из его рук с невероятной для тяжелого предмета легкостью.
Обладавший солидным арсеналом рукопашных приемов Саймон оказался в затруднительном положении — ни один из них не мог теперь должным образом сработать в связи с чудовищной разницей в росте, весе, а главное — силе! — противников. Циклоп отмахнулся от кулаков британца как от назойливых мух и, отпихнув Саймона к стене, обхватил того обеими ладонями за голову.
Саймон попытался вцепиться в запястья Вольфа и постараться если не оторвать ручищи великана от головы, то по крайней мере хотя бы ослабить захват. Но он так и не смог схватиться за его толстенные кисти, а только судорожно царапал те ногтями…
Сквозь висевшую перед глазами кровавую пелену я, воя от беспомощности, видел, как погибал последний из моих бойцов — человек, прослуживший под моим командованием шесть лет, поддержавший мой поступок и, бесспорно, имеющий право считаться для меня настоящим боевым товарищем.
Шея Саймона, свернутая Циклопом одним резким рывком, глухо хрустнула, а руки его, прекратив бесплодные попытки разжать Циклоповы пальцы, вяло обвисли вдоль задрожавшего в агонии тела…
Не помню, что орал я в тот момент и какими проклятиями угрожал, лежа на полу с ножом у горла. Кровь из носа заливала мне рот и стекала на шею, а в глазах стояли слезы, выступившие и от ослепляющей боли, и от горя, но прежде всего от внезапно охватившего меня чувства такого безысходного одиночества, о котором я читал, пожалуй, лишь у Дефо в его «Робинзоне Крузо». Никого не было рядом со мной и никто уже не мог спасти меня от ожидаемой в скором времени страшной кончины…
Вольф отшвырнул бездыханное тело Саймона с неестественно развернутой головой словно детскую тряпичную куклу, а затем подошел ко мне и остановился напротив.
— И из-за этого ничтожества мы кормим здесь комаров уже вторую неделю? — прогудел великан и распорядился брату Николасу: — Забери у него пистолеты и дуй к брату Бернарду. Скажи: дело сделано; Бегущий Мертвец взят и выходит к нему…
Николас шустро обшмонал меня с ног до головы, отобрав «близнецов», обоймы, нож и кое-какую мелочь из карманов. Дождавшись, пока он скроется, Циклоп, очевидно, желая лично представить командиру плененного отступника, заграбастал ворот моего плаща и, не обращая внимания на то, что весил я ни много ни мало около девяноста килограммов, поволок по грязным полам к выходу.
Так что, в отличие от Проклятого Иуды, выйти к своим палачам с гордо поднятой головой Эрику Хенриксону, или как теперь его величали — Бегущему Мертвецу, — не довелось. Тусклым был облик бывшего командира отряда на фоне яркой фигуры бывшего Апостола, да и кровавые братоубийства этого изменника лишали его права даже на элементарное достоинство. Обидно, но что поделаешь…
28
'— Это еще не все, — добавил Сильвер. — Он, клянусь громом, тот самый мальчишка, который вытащил карту из сундука Билли Бонса! Наконец-то Джим Хокинс попал нам в руки!
— Пустить ему кровь! — крикнул Морган и выругался'.
Да, слово Бернарда Уильямса вновь оказалось тверже стали и выброшено было отнюдь не на ветер (за исключением, конечно, того обещания Жан-Пьеру в отношении его детей, но тут Бернард сам выступал в роли жертвы Пророка, а потому этот досадный для него инцидент в расчет можно не брать). Он поклялся взять Проклятого Иуду — он его взял; он поклялся изловить Бегущего Мертвеца и он изловил негодяя целым и практически невредимым…
Я стоял, попирая коленями растрескавшийся от времени асфальт сразу за главной казармой — там, где поначалу был спрятан наш резервный «хантер». Второй же — тот, который блокировал проезд — был отбуксирован Охотниками к обрушенному хозблоку и чем-то сейчас напоминал меня: побитый, помятый, таскаемый туда-сюда, но свою задачу по задержанию Мясника выполнивший.
Руки мои находились сцепленными на затылке. Их никто и не подумал связывать, поскольку оружия меня лишили, а противопоставить пару кулаков множеству глядящих на тебя разнокалиберных стволов было, конечно же, полным безумием.
«Эх, хорошо-то как! — думал я, подставляя лицо под последнее в этом году яркое, но, правда, уже холодное, сентябрьское солнышко. — Где мне еще предстоит насладиться такой прекрасной погодкой? Подвалы Главного магистрата сыры и промозглы, а потому, Бернард, будь другом: потяни волынку подольше и не прерывай для меня это бесподобное блаженство…»
Слегка портил мне прощание с белым светом переломанный нос, ставший теперь фиолетовым и распухшим настолько, что при желании его можно было потрогать нижней губой.
Виновник сего членовредительства возвышался неподалеку. Весь облик гиганта невольно наводил на мысли о том, что, окажись этот зверь на месте своего тупого древнегреческого тезки да столкнись вместо него с блудным царем маленькой Итаки, то «Одиссея» Гомера получилась бы в три раза короче и не с таким жизнеутверждающим финалом.
Сам же Мясник прохаживался передо мной, заложив пальцы за ремень, и, раз за разом заслоняя от меня вожделенное солнце, излучал удовольствие от проделанной работы. Да и как было не радоваться — отступник вновь угодил в его руки живым и готовым упасть в гостеприимные объятия ордена Инквизиции.
— …А ведь когда-то ты именовался гордо — Стрелок! А теперь? Бегущий Мертвец! И тебе самому не противно? — укорял меня мистер Уильямс тоном сердитого родителя, застукавшего своего отпрыска подсматривающим в окна женской бани. — Кстати, скажи спасибо за это имя тем четырем кабальерос. Это
