— И насчет питания наших подопечных…
— Ах да, чуть не забыл! Милейший! — Он придержал за рукав уже направившегося сопровождать его в гостиную дьякона. — Распорядитесь, чтобы в столовой для слуг выделили четыре хорошие — подчеркиваю: хо-ро-ши-е! — порции для моих… пассажиров. Они почетные гости самого Пророка, поэтому я обязан кормить их как самого себя. Выполняйте! А залу найду сам — я здесь не впервые.
— Как угодно, ваша честь, — и дьякон в сопровождении Гюнтера удалился.
Усадив «высокого гостя» на диван, сам я устроился на подоконнике, дабы ненароком не пропустить момент прибытия епископа. Конраду тут же доставили обильный ужин и, помня пристрастия инквизитора во время его визита недельной давности, целый графин высокосортного кагора.
— Не побрезгуете моим обществом? — поинтересовался я, когда слуга удалился, а затем нахальным образом ополовинил магистерский ужин, сложив себе на одну тарелку всего понемногу.
— Разумеется, нет, — не возражал Конрад, закреплявший плохо подчинявшимися ему дрожащими руками на замызганной шее чистую салфетку. — Эрик, милейший, а можно мне чуть-чуть?..
И он перевел умоляющий взгляд с меня на наполненный рубиновым напитком графин.
— Но только одну кружечку, не больше, — позволил я, — а то вдруг Жан-Батист заподозрит неладное, коли от вас не будет разить как от винной бочки.
Благодарный коротышка влил в бокал столько вина, что расплескал его на скатерть. Ну, а поскольку второй подать не догадались (где это видано, чтобы магистры харчевались с Охотниками?), я, махнув на все приличия рукой, приложился прямо к графину и сделал несколько больших глотков в целях успокоения разнывшейся под вечер совести, после чего с тарелкой вернулся на наблюдательный пост.
Сырой и промозглый, как и предыдущие, день близился к концу. Сумерки окутали Ренн, и двор епископата озарили тусклые фонари, отражавшиеся на мокром стекле причудливыми многоконечными звездами. Магистр Конрад, сбросив туфли, разлегся на диване, но не спал, а молча лежал да изредка постанывал, будто бы прощаясь со всей этой роскошью и изысканной пищей.
Очевидно, тела Гонсалеса и его людей уже обнаружили или вот-вот сделают это, так что в лагере сегодня намечается очень беспокойная ночка. Будут высланы дозоры по всем направлениям, и, как только Аврелий получит сведения от видевших нас (а такие найдутся, так как по пути в Ренн мы миновали три- четыре мелкие деревушки), по нашему следу тут же ринутся все остальные бойцы. Трейлеры они не потащат за собой — те медлительны и неповоротливы, — а задействуют «хантер» Мясника, оба моих «самсона» да конфискуют еще кое-какой быстроходный транспорт в округе. Также отправят курьера в Париж, откуда по радиостанциям известят центры епархий о наших приметах. Крупные дороги, мосты и ворота городов будут перекрыты постами и барражироваться патрулями. Границы, порты, переправы тоже…
И через все это нам предстоит прорываться. На первый взгляд гиблое дело… Утешает лишь то, что ради нашей жалкой кучки не объявят общую тревогу для Корпуса, Защитников и Добровольцев, а потому сотни второстепенных дорог и проселков останутся открытыми. Ну, а насчет рек: покажите-ка мне такого паромщика, который под дулом пистолета откажется перевезти два автомобиля. Грубо, конечно, но платить нам, как ни обидно, нечем. Такие вот дела…
Жан-Батист прибыл к полуночи. Этот необъятный, как Монблан, человек стихией ворвался в гостиную и первым делом приложился губами к перстню поднявшегося поприветствовать его магистра. Жан-Батист поздравил нас с успехом операции, посочувствовал по поводу гибели Виссариона и Охотников и поинтересовался, какими же судьбами занесло нас в его скромную обитель.
— Согласно особому распоряжению Пророка, милейший, — объяснил загодя проинструктированный Конрад, — нам приказано незамедлительно перевезти детей Проклятого в Ватикан, где их попорченными ересью отца душами займутся наставники одной из семинарий.
— Безусловно, благое дело, — подтвердил Жан-Батист, опуская неподъемное тело в услужливо подвинутое мной кресло. — Милосердие Пророка не знает границ…
«О, вы даже не ведаете, насколько безгранично оно на самом деле!» — мой язык просто чесался от желания произнести это вслух и, судя по настороженному взгляду Конрада, я и впрямь был в полушаге от этого.
— Однако, дружище, — более печальным тоном продолжил магистр, — как это часто бывает во время таких мероприятий, нам пришлось весьма поспешно покинуть побережье и для того, чтобы эти цветы жизни были доставлены в целости и сохранности, у нас ничего такого при себе не имеется.
— О, ваша честь, — прервал его епископ. — Я почту за счастье помочь вам всем, чем смогу. Можете всецело на меня рассчитывать.
— Благодарю вас, вы так добры! — начал Конрад специально разработанный им по нашей просьбе обмен любезностями. — Да что бы мы, право слово, делали без вас, о наиразлйбезнейший правитель сей малой, но распрекраснейшей области…
Коротышка оседлал своего любимого конька — уж льстить-то лучше него в Корпусе навряд ли кто умел. Круглое, как тыква, лицо Жан-Батиста расплылось в довольной улыбке. Он посчитал невежливым оставить без ответа слащавый выпад Конрада, а потому последующие минуты стороны соревновались, кто же лизнет кого слюнявей.
Я, стоя за спиной, как выяснилось, «архисправедливейшего и прескромнейшего хозяина самых плодороднейших земель к западу от Парижа», извлек хронометр и, перехватив взгляд магистра, постучал по циферблату пальцем, дав понять о желательном завершении мероприятия.
— Но вернемся к делу, — понял намек Конрад. — Горючее, продукты, медикаменты, теплые вещи — вот все, о чем бы мы хотели вас попросить.
— Не вопрос, ваша честь! — развел руками Жан-Батист. — Ради вас что угодно! Завтра утром к вашему отъезду все будет готово.
Мое вмиг посуровевшее лицо вынудило Конрада вылепить и на своем печальную мину.
— Очень не хотелось утруждать вас в столь позднее время, — вымолвил он, — но все это нужно нам в течение ближайшего часа. Весьма и весьма спешим, знаете ли.
— О, да-да, понимаю, — закивал епископ. — Служение Господу и Пророку не признает дня и ночи. Как жаль, но мой управляющий ушел домой полтора часа назад. Однако я сейчас же распоряжусь его разыскать…
Управляющего разыскали уже под утро в каком-то реннском трактире пьяным до посинения. А пока слуги епископа шерстили город, я в волнении прохаживался по гостиной, несводя слипающихся глаз (как-никак, а не сплю уже третью ночь) со стрелок хронометра. Время начинало играть против нас…
Жан-Батист и впрямь не поскупился, забив под завязку кузова «хантеров» канистрами с бензином, консервами, хлебом, фруктами и прочей необходимой в дальней дороге дребеденью. Так что нам грех было сетовать на столь длительную задержку. Детей, плотно поужинавших и теперь сладко спящих на заднем сиденье джипа, Кэтрин укутала в стеганые одеяла. Сама же девушка накинула на свои хрупкие плеча теплый плащ, снова став похожей на солидную дьяконшу-медика, а не на обтянутую кожей байкершу, какой я привык ее видеть.
Когда я утрамбовывал последние пожитки, стараясь затянуть всю эту гору подарков кузовным тентом, позади меня раздалось слабое покашливание. Я обернулся.
— Простите, пожалуйста, брат Эрик, что отвлекаю вас, — стеснительный тонкий голосок дочери Жан-Батиста никак не вязался с ее габаритной, под стать папе, внешностью.
— Да что вы, не стоит извиняться, — ответил я настолько глухо и устало, что даже сам подивился скрипучести своей речи. — Вы хотели, наверное, узнать о моем старом друге дьяконе Джероме?
Она уткнула, и лицо ее стыдливо покраснело, обретя под холодным светом фонарей безжизненно-серый оттенок. Не знаю, но мне почему-то стало ее безумно жаль — очередной приступ проклятой сентиментальности…
— Ваш Джером передавал вам привет, — бессовестно соврал я.
— Правда? — Глаза девушки заблестели.
— Он героически сражался бок о бок с нами при взятии Мон-Сен-Мишеля, самолично пленил одного отступника и просил передать, что скоро к вам вернется.
— Он не ранен?
— Да, так… Пара царапин. Но он уже здоров, бодр и снова в строю…
