— Я да ты — вот и все «остальные». Крышка остальным, сам видел. Слышишь: добивают из-за баррикады тех, кто еще шевелится. Ваш засранец добился-таки своего, и если бы его там не угрохали, клянусь моими обожженными усами, я лично пристрелил этого гада! Десять братьев! Десять моих лучших ребят! Ну ладно, поднимайся, мотаем отсюда…
И он принялся помогать мне встать.
Едва моя левая нога коснулась земли, как я вновь чуть не упал — простреленное бедро мешало всей конечности не то что шагать, но и просто сгибаться. Опершись о стену, я не знал, как мне теперь быть.
— А ну кончай прыгать как жаба перед французской кухаркой! — раздраженно бросил брат Михаил. — Давай-ка лучше стискивай зубы да хватайся за мою шею…
И, просунув голову под мою руку, он довольно споро поволок меня вдоль ограждения, стараясь при этом не отходить от стены, поскольку только рядом с ней мы были не видны сидящим за баррикадой повстанцам.
— Эй, не так быстро, ты, польский ублюдок! — невольно вырвалось у меня, когда моя больная нога подвернулась на валявшемся камне. — Один черт с площади не скрыться — прикончат на полдороге…
— Надеюсь, наши слышали стрельбу и пришлют кого-нибудь на помощь, — перехватывая поудобней мою руку, отозвался Михаил. — Ведь ты же не забыл проинструктировать своих на случай чего?
— Да вроде нет…
— А за «польского ублюдка» можешь и по морде схлопотать, учти! Я не поляк, не чех и не украинец. Я — русский!
— Вот как? Ну тогда прости, — мне хоть и было нестерпимо больно, но разговор все же немного отвлекал от этого. — А я — швед. Очень приятно…
— А-а, тоже, значит, из иммигрантов! Удивляюсь, как тебя только по службе продвинули. Только одно в толк не возьму — чего волосы-то у тебя такие черные? Насмотрелся я в своей полугрешной жизни на скандинавов и скандинавок — все сплошь приблондинистые…
— Моя мать была испанских кровей…
— Э-э-э, да какой ты к чертовой матери тогда швед! Метис! Полукровка! Помесь! …А нет, все не то… Или вот, точно — испаноскандинав!
— Чего-чего?
— Да, ладно, успокойся, с кем не бывает… Это все лучше, чем грекофинн или португалочех, уж поверь на слово…
Далее безопасно продвигаться было нельзя. Вплоть до находящихся по периметру площади домов, за которыми и проходила линия нашего оцепления, на пару сотен метров простиралось сплошь голое и полностью простреливаемое пространство. Единственное же, способное сойти за укрытие, сооружение являлось десятиметровым памятником Пророку Витторио, водруженному на постамент из обтесанной цельной скалы. Он-то гостеприимно и приютил меня и русского, когда мы, выдохшиеся — я от неудобства передвижения на одной ноге, а Михаил оттого, что корячил мою девяностокиллограммовую тушу, — плюхнулись у самого его основания.
Гранитный Витторио, указывающий дланью куда-то по направлению к Влтаве, был уже изрядно изувечен. Оно и понятно — летящий свинец куда разрушительней помета новопражских голубей. Рядом с нами валялись отбитые части памятника, а прямо возле моей раненой ноги притулился известный мне по многочисленным бюстам Первого Пророка его гигантский нос. Роняющий куски каменной плоти основатель Святой Европы напоминал сегодня прокаженного, требующего милостыню покрытой страшными язвами рукой…
— Проклятье, как бы нас тут его ушами не попришибало! — Сопевший, словно парогенератор, Михаил обеспокоенно задрал лицо вверх. — Да где, Эрик, эти твои уроды? Оглохли, что ли? Тут такое творится, а от них ни слуху ни духу…
Я прислонился к холодному камню пьедестала. Перед моими глазами пульсировали оранжевые круги, а боль уже рвала клещами не только ногу, а, казалось, все тело от макушки до пят. И хотя мы сидели, а не двигались, дыхание мое трепыхалось без единого намека на успокоение. На лбу же при этом выступил соленый, стекающий по щекам холодными каплями пот…
— Э-э-э, уважаемый, — проговорил брат Михаил, отирая полой плаща со своего лица кровь, сочащуюся из раны на голове, — да ты дерьмово выглядишь! Посерел вон похлеще наших беретов. Нельзя тебе здесь рассиживаться, надо тащить твою дражайшую персону в лазарет. Еще полчаса, и, пожалуй, весь истечешь! Давай-ка все же рискнем перемахнуть через площадь…
— Я больше не ходок, — просипел я пересохшим горлом. —Дуй один, а там уже решите, как меня вытащить…
— Наверное, ты прав, — не сразу, но согласился со мной Михаил и стал осторожно приподниматься с брусчатки. — Короче: я шустро — одна нога здесь, другая там. На-ка возьми моего «земляка» на всякий случай, я без него живее домчусь…
И он положил рядом со мной свою штурмовую винтовку. Но едва лишь Михаил высунулся из-за постамента, как тут же присвистнул и буквально пластом шмякнулся обратно.
— Поздно, Эрик, —трагическим полушепотом вымолвил он, глядя в том направлении, откуда мы только что приковыляли. — Восемь-нет, вру: девять! — мерзавцев на горизонте…
Стараясь не стонать, я с трудом лег на живот и перекатился к другой оконечности пьедестала…
И правда, хоть все и плыло сейчас перед моими глазами, но однако же мне удалось разглядеть маячившую вдалеке группу повстанцев. Те, очевидно, вознамерилась поживиться оружием погибших Охотников, поскольку сшивались именно там, где и полегла наша делегация.
Внезапно один из них принялся подзывать к себе остальных, указывая на что-то у себя под ногами. Повстанцы сгрудились вокруг него и тоже склонили головы, вылупившись на нечто такое, чего нам со своей позиции никак не удавалось рассмотреть.
И вдруг, словно повинуясь единой команде, все они начали поднимать взгляды от земли и, проследив ими по направлению памятника, так и застыли, глядя, казалось, прямо мне в глаза…
До меня наконец дошло — повстанцев очень живо заинтересовал кровавый след, который я так некстати оставил за собой, пока Михаил тащил меня от их баррикады.
— Похоже, сеньор викинг, эти занюханные мародеры потянутся к нам, как похотливые кобелишки за течной сукой, — весьма точно подметил русский, вновь отбирая у меня свое оружие. — Ну что ж, да будет так, однако не пристало двум великим командирам сдаваться без боя, согласен?
Вместо ответа я по очереди извлек оба «глока» и положил их перед собой. Некогда казавшиеся мне не тяжелее столовой ложки, мои пистолеты-'близнецы' теперь являлись практически неподъемными для моих обескровленных рук. «Проклятье! — подумал я. — Хватило бы силенок курок спустить, а не то чтобы еще попадать в кого-то…»
Повстанцы тем временем взяли оружие наперевес и с опаской стали продвигаться к памятнику, постепенно растягиваясь в стремящуюся охватить нас полукольцом цепь.
Я поймал одного на мушку, но ствол пистолета дрогнул и предательски ушел вниз — руки мои почти полностью отключились.
— Подпустим их чуток поближе, — голос Михаила долетал до меня будто через железную трубу, начав пропадать в каком-то давящем на уши звоне. — Эй, швед, ты меня слышишь? Швед, очнись, мать твою! Очнись, кому говорю! Вот зараза!..
А для меня уже не существовало ничего: ни русского, ни окружавших нас повстанцев, ни холодных камней брусчатки, ни даже самой Новой Праги… Единственная пролетевшая мысль, и та затухшая через секунду, как бы подвела черту — вот, дескать, брат Эрик, какая она — эта смерть, — и не бол столь, сильно развороченное бедро, ничего не было бы в ней такого пугающего. Ничего…
… Но мне повезло больше, чем магистру Жерару и прочим павшим у баррикады, — я выжил. И выжил благодаря самоотверженности брата Михаила, не пожелавшего бросить на растерзание повстанцам, казалось бы, и так уже стоящего одной ногой в могиле своего малознакомого собрата по оружию…
Увидев, как голова моя стукнулась лбом о мостовую, а рука выпустила рукоятку пистолета, Михаил
