сразу открыл огонь но противнику и первой же очередью уложил четверых. Остальные тут же попадали и принялись поливать постамент ответным огнем, не забывая при этом переползаниями подбираться к нему все ближе и ближе. Им в поддержку с баррикады выдвинулось еще несколько человек…
«Знаешь, о чем я думал тогда? —спрашивал меня позднее русский и сам же отвечал: — А о том, что легко же ты, гаденыш, отделался! Отрубился на самом интересном месте в то время, как я отдуваюсь тут за двоих, хотя прекрасно вижу, что и мне вот-вот бабуля с косой счет за проживание на этом свете предъявит…»
Пока одни повстанцы продвигались вперед, другие прикрывали их огнем, не давая командиру «поляков» и носа высунуть из-за укрытия. Расстреляв почти вслепую все автоматные рожки, он отбросил «земляка» в сторону и взялся за мои «глоки».
И вот когда в обойме второго осталось лишь три или четыре патрона, Михаила стала терзать дилемма: успеет ли он найти в карманах моего плаща запасные или уже не суетиться да разнести себе башку от безысходности. Но окончательного решения он так и не принял, поскольку как раз в этот момент и пришло долгожданное спасение в лице ворвавшегося на площадь «самсона» Берлинского отряда.
Залп тяжелого скорострельного пулемета берлинцев не пощадил никого из атакующих. Переведя затем стволы на начавшую было отстреливаться баррикаду, бойцы Берлинского магистрата забросили мое не подававшее признаков жизни тело в кузов, помогли забраться туда же уже похоронившему себя Михаилу и, не прекращая огня, помчались обратно…
Я пробыл в бессознательном состоянии ровно сутки, но именно в течение них и случилось то, из- за чего командира Первого отряда Бернарда Уильямса переименовали из Стального Британца в Мясника. Так что, прежде чем мои глаза раскрылись и узрели облезлые потолки больничной палаты, проблема восстания еретиков Новой Праги была полностью решена. И процесс сей протекал в лучших традициях Ветхого Завета — всяк непокорный служителям Единого и Истинного Бога уничтожался без суда и милосердия…
Первый отряд при поддержке Третьего и составили по прибытии на место основную ударно- штурмовую группу. Выслушав доклад Главного магистра Новопражской епархии, Аврелий, как утверждают, произнес примерно следующее: «Такие кретины, как Жерар, только и нужны, чтобы представлять собой пример того, к чему приводит желание прославиться в сочетании с полным отсутствием ума!» А после этого добавил относительно самого восстания: «Столь суровое непослушание слугам Господа, Пророка и Апостолов достойно столь же сурового наказания. Брат Бернард, я развязываю вам руки. Действуйте так, как сочтете необходимым…»
Бернард счел необходимым потопить город в крови и начал с главного очага сопротивления — Оружейной Академии… Когда наш отряд только приближался к Новой Праге и до нас еще не довели приказ Главного магистрата, я уже представлял себе, каким образом буду нейтрализовывать эту цитадель, коли подобное поручат мне. Для начала предполагалось дотошное изучение ее планов и выбор наилучшего места проникновения. Ну а затем оставалось лишь поэтапно «зачищать» этажи, вытесняя противника и заставляя его в конце концов сдаваться. Ничего оригинального, все элементарно, как и описано в семинаристских учебниках.
Командир Первого поступил еще проще. С крыш близлежшцих домов при помощи тяжелых арбалетов он буквально засыпал здание Академии зажигательными стрелами. Пламя махом объяло деревянную крышу, следом за ней охватило потолки и переборки и начало распространяться по комнатам сверху вниз, одновременно выкуривая не тяготеющих х досрочному Очищению бунтовщиков к уже поджидавшим их у выходов Охотникам.
Повстанцы, выбежавшие из горящего здания первыми, не догадались бросить оружие и были немедленно расстреляны на месте. Завидев подобное, идущие за ними стали громко предупреждать о своем появлении и швырять оружие под ноги державшим их на мушках бойцам.
— На колени! Руки за голову! — приказывали те надеявшимся на милосердие противникам, которые само собой незамедлительно подчинялись.
Такого количества отступников за раз не ловил еще ни один отряд. Сорок бойцов группы Бернарда захватили в плен без малого восемьдесят отступнических душ, и что следовало делать в такой ситуации, командир Первого не знал, а промедление в принятии решения начинало работать против него. Уже стоявшие на коленях и мало-мальски оклемавшиеся от паники люди принялись переглядываться — перевес в живой силе был на их стороне и не хватало лишь одной команды, одного окрика для того, чтобы сообща кинуться на ненавистных Охотников.
Брат Бернард был слишком опытен, чтобы позволить себе такую преступную халатность, а потому поступил именно так, как и посчитал целесообразным.
— Господь возложил на нас миссию карать отвернувшихся от него, — обратился он к братьям, вынимая из-под плаща свою извечную «беретту». — Так не позволим же себе терзаться сомнениями, исполняя волю Создателя нашего; ибо сомнения, а не пролитие крови мерзких богоненавистников, и будут сейчас для вас тягчайшим грехом! Приказываю всем делать как я!..
И Бернард без лишних слов и эмоций разрядил магазин в ближайших к нему коленопреклоненных пленников…
Через минуту на площади перед догоравшей Академией лежали вповалку груды мертвых тел повстанцев, всего лишь час назад упивавшихся своей свободой и безнаказанностью. Бернард ходил вместе с братьями между горами трупов и лично добивал тех, кто еще подавал признаки жизни…
Я не был в Новой Праге после восстания, но те, кому довелось посещать площадь, носящую с тех пор громкое имя Площади Воздаяния, утверждают, что даже через шесть лет, прошедших со дня массовой резни, можно разглядеть въевшуюся в стыки булыжников мостовой повстанческую кровь…
Бернард-Мясник был так вдохновлен столь действенной тактикой ликвидации укреплений восставших, что в течение тех же суток применил ее еще несколько раз, правда, уже не в таком чудовищном масштабе. И теперь его бойцы не дожидались, пока бунтовщики покинут свои пылающие убежща — Охотники расстреливали всех подряд еще на выходе, наплевав, побросали те оружие или нет. Впрочем, никто их об этом больше и не просил…
Нет, конечно, после такой кровавой вакханалии прошла масса придирчивых разбирательств, но Аврелий горой встал на защиту командира Первого, используя в оправдание бойни гибель Защитников Веры на центральной площади, гибель Охотников прибывших по тревоге отрядов, и Новопражского в том числе, ну а как основополагающее — наиглупейшую гибель магистра Жерара. Пророка данные аргументы устроили вполне…
Сильнее всех потрепало, естественно, отряд «поляков». Еще на подступах к центру они потеряли четверых, так что к исходу конфликта их оставалось, включая Михаила, всего шестеро.
Я переживал гибель его людей не меньше, чем своих. И все потому, что прекрасно осознавал — отныне я нахожусь в огромном долгу перед командиром варшавцев, не позволившему мне пополнить список погибших при исполнении своим именем.
Лежа в лазарете, я много размышлял по этому поводу и, дождавшись однажды, когда русский в очередной раз навестит меня, предложил ему похлопотать по вопросу его перевода ко мне в отряд.
Михаил задумчиво покусал кончики своих шикарных усов и согласился «обмозговать сей заманчивый вопросец», а потом, принеся мне в качестве положительного ответа пузырек своего национального лекарства — крепкой и непонятно где взятой им русской водки, — выдвинул встречное условие:
— Клянусь моими обожженными усами, Эрик, надо быть идиотом, чтобы не принять такое предложение. Но я соглашусь лишь при одном раскладе — ты берешь к себе еще двух моих ребят. Они многому научили меня в свое время и им уже через десяток годков в отставку. Хотелось бы тоже отплатить этим парням хоть чем-то…
Вот так в ряды Одиннадцатого после обычной в подобных делах бумажной волокиты влились брат Михаил, с учетом предыдущей должности сразу занявший пост моего погибшёго замкома Раймонда, и двое его бойцов — брат Вацлав и брат Дмитрий.
Перевод брата Михаила в Ватикан также сослужил хорошую службу и его заместителю — брату Станиславу, — который автоматически стал командиром вновь сформированного из выпускников Боевой Семинарии Варшавского подразделения Братства.
