Завидев на гребне холма большей вооруженный отряд, квитты повскакали с мест, схватились за оружие.
— Вперед, племя Фрейра! За землю Золотой Щетины! — во весь голос крикнул Ульвхедин ярл и повелительно махнул рукой. Набег начинался буднично, но лучше испортить торжество, чем потерять само дело, и лавина раудов ринулась вниз по склону.
Поняв, что противник превосходит их во много раз, квитты побросали свое добро и кинулись в лес. Кое-кто успел разрезать привязь и вскочить на лошадь, но на открытом месте таких скоро достали стрелами. В считанные мгновения стан погорельцев был затоптан, рауды во главе с Ульвхедином уперлись в опушку леса.
— Что это все значит? Чья это усадьба? Есть у нас хоть кто-нибудь? — кричал Эрнольв, вертясь вместе с конем, стараясь охватить всю пустошь взглядом единственного глаза. Первая битва выходила нелепой, несмотря на очевидную и полную победу без малейших потерь.
Хирдманы подвали к нему раненого квитта, который не смог убежать. По бедру у того змеилась кровъ, на молодом лице был ужас. Ему не раз повторили вопрос, прежде чем он понял, чего от него хотят.
— Это была усадьба Логмунда Лягушки, — едва ворочая заплетающимся языком, выговорил квитт. — Ее ночью разорил, говорят, Модвид Весло. Я не знаю, я не понял. Мы пировали.,. Была свадьба… А потом они пришли и стали жечь дом. Перебили много народу… Наверное, всех перебили, нас совсем мало осталось… И моего хозяина тоже…
— Скажи: Стролинги здесь были? — требовательно спросил Зркольв, прерывая невнятное бормотание.
Парень закивал:
— Были, как же им не быть? Ведь Атли женился на их дочери… На дочери Кольбьёрка. Я не знаю, где они… Свадьба… Была свадьба…
Парень нервно хихикнул, на лице его появилась бессмысленная пьяная ухмылка, потом он дико захохотал, колени его подогнулись, и рауды опустили его на землю. Похоже, от всего пережитого он тронулся умом.
— Ожерелье Фрейи! Вот это удача! Сама Алъвкара позаботилась о нас! — Ульвхедин ярл не скрывал ликования. — Квитты устали ждать нас
Скъёльд и Ярнир добрались до дома только под утро. С ними было восемь человек своих хирдманов и шесть-семь прибившихся непонятно чьих, в основном из дружины Логмунда и Атли. Их бывшие вожди этой ночью вошли в Палаты Павших и в воинах больше не нуждались. Дорогой братья почти не разговаривали: оба были ранены и у обоих в голове стоял звон. Они толком не осознали того, что остались почти единственными из некогда многочисленного рода: отец и Фридмунд были убиты, Рагна-Гейда пропала — должно быть, сгорела в доме. Никто не видел, чтобы она оттуда выходила, и среди женщин, плачущих и бестолково метавшихся по опушке леса, ее не нашли.
Было еще рано, даже рабыни спали, над усадьбой не виднелось дыма очагов. Братья бешено заколотили в ворота, но створки разошлись почти мгновенно. За ними стоял Гейр, полностью одетый, с мрачным утомленным лицом. Он почти не спал этой ночью.
Увидев братьев и хирдманов, покрытых копотью, измученных, с черными повязками и пятнами крови на одежде, Гейр охнул и отступил назад.
— Все! — хрипло и яростно выдохнул Скъёльд. — Больше никого… Модвид…
То, что он произносил далее, записывать не принято. Но и по тем немногим словам Гейр сразу все понял: произошедшее слишком хорошо отвечало его предчувствиям. Модвид — обида — вражда — пожар… И вопрос у Гейра возник только один.
— А… — с лихорадочной тревогой воскликнул он, перебрасывая взгляд с одного брата на другого и не сразу решившись произнести имя. — Рагна…
Скъёльд махнул рукой и пошел в дом. Ярнир хотел что-то сказать, но вдруг всхлипнул, прижал ко рту рукав и тоже отошел. Его широкие плечи дрожали, опущенная голова тряслась. Он оказался не таким уж железным, как о нем думали, и просто ничего не мог с собой поделать. Жалеют сирот, а с сиротами такого уже не случится: вчера нас было много, а сегодня — ты, я и еще кто-нибудь. И не смотри в ворота — больше никто не придет. Вчера ты был цельным, сильным и счастливым, а сегодня от тебя самого осталось две или три семнадцатых части. Жгучие слезы бежали из глаз Ярнира, прожигая дорожки в корке крови и копоти, и это было больнее любой раны.
Гейр сел на холодную землю и обеими руками сжал голову. Слезы Ярнира перевернули ему душу, он чувствовал, что сейчас тоже заплачет. Он и хотел бы, но не мог; дикая боль стояла в груди и не давала дышать. И ее никак нельзя было выбросить, этот клинок не вынуть.
— Она… — задыхаясь, бессвязно бормотал Гейр, склоняясь головой к промерзшей земле, и ему казалось, что ом кричит во весь голос, — Вы… Как же… Она… Рагна…
Ему хотелось выть. Он даже не вспомнил об отце и дядьке, не подумал, почему их нет, все его сознание заполнил образ сестры. Рагна-Гейда, которую он любил больше всех на свете, красивая, умная, приветливая и веселая, которая с самого рождения была его лучшим другом, советчицей, защитницей, лучшей половиной его самого… Не зря у пего не лежала душа к ее замужеству, не зря он не хотел даже провожать ее туда, не видеть… Зачем он не поехал! Сейчас Гейр готов был броситься грудью на меч, наказать себя за то, что отпустил ее одну. Он спас бы ее или погиб вместе с ней — это лучше, это благо по сравнению с тем, что ему осталось. Жить, зная, что не защитил ее, дал ей погибнуть. Перед его глазами стояло лицо Рагны-Гейды, счастливое, улыбающееся, светящееся изнутри. Она умерла, ее золотые волосы сгорели, ее нет больше нигде… У нее было четыре брата. И ни один не защитил ее.
А Хальм и Арнхильд не имели времени на горестями терзания.
— Мой муж погиб так, как хотел, и теперь он счастлив, — твердым, невыразительным голосом сказала Арнхильд хозяйка. Ее строгое лицо застыло, гллза оставались сухими. — Нам нужно позаботиться встретить врагов, когда они придут сюда.
— Ты думаешь, и сюда? — спросил Скъёльд. Жена, Халльбера, подносила ему уже третий ковш пива, и он жадно пил, проливая на грудь, словно внутри него еще жил огонь усадьбы Кротовое Поле и никак не хотел угасать.
— Я уверена в этом! — отрезала Арнхильд. — Они скоро явятся, чтобы добить нас.
— Но я что-то под конец не видел Модвида, — вставил Ярнир, постепенно приходя в себя. — Может, его…
— Тем более! — сказала Арнхильд. — Если он убит, то его родичи будут мстить еще и за него! Нас осталось мало, но вы все равно — Стролинги! Ты, Хальм, теперь стал главой рода. И вы — Скъёльд, Гейр и Ярнир. Трое — уже много, если эти трое — настоящие мужчины. А я думаю, что родила и вырастила настоящих мужчин! И если вам суждено погибнуть, то в Валхалле вы будете достойны сесть рядом со своим отцом. Он всегда хотел такой смерти, и каждый мужчина должен хотеть такой смерти. Поэтому я не собираюсь по нему плакать! — вдруг резко выкрикнула Арнхильд, повернулась и вышла из гридницы.
— Ваша мать сказала много правды, — произнес Хальм, когда ее шаги стали неслышны. Он говорил тихо, и в уголках его глаз вдруг появилось много морщин, которых не было раньше. — Но еще не все. Вы ведь не хотите, чтобы ваша мать и прочие женщины сгорели здесь, как… Х-кх… — Хальм вдруг поднес ко рту кулак и закашлялся.
Даже у него не было сил упомянуть о Рагне-Гейде. Ее любили все, для всего дома она «ярко сияла» «как солнечный луч сияет и блещет».[43] Без нее все казалось бессмысленным, но долг потому и называется долгом — его выполняют во что бы то ни стало, гоня прочь любую слабость.
— Я к чему говорю? — откашлявшись, продолжал Хальм, быстро моргая, как будто в оба глаза попало по соринке. — Женщин, скотину, кое-что из добра нужно убрать отсюда заранее. Сначала в Оленью рощу, а оттуда, если дело плохо, их можно будет лесом увести и дальше, до самого Перелеска. Боргмунд
