конунга — обида всего племени, а за обиду надо мстить, за кровь брать кровью. Это завещано предками, а предки не могут ошибаться.
Хёльды и их хирдманы радостно кричали, прославляя Одина и Торбранда конунга, а Эрнольв думал о теле Халльмунда. Едва ли тот, кто нашел рунный полумесяц, дал себе труд похоронить тело врага. Оно досталось волкам и воронам. Но все эти люди, ослепленные жаждой мести и наживы, почему-то не думают, что в число жертв богу войны могут попасть и они сами. Разве высшее счастье не в том, чтобы со славой погибнуть и попасть в Валхаллу? Фригг и Хлин да будут с тобой, бедный одноглазый безумец! Если не в этом, то в чем же тогда? Не знаешь? Вот и молчи.
— Что ты притих, Эрнольв? — окликнул вдруг его Хродмар сын Кари. — Тебе не нравится эта песня — так сложи новую, получше. Ты ведь теперь стал так красноречив!
Эрнольв поднял глаза, но не сразу нашел Хродмара: в тесной гриднице сидело на скамьях и на полу множество народа, было полутемно и очень надымлено. А, вон он: светловолосая голова Хродмара виднелась возле подлокотника почетного хозяйского сидения, которое сейчас занимал конунг.
Хродмар не давал Эрнольву покоя, и Эрнольв отлично знал, что любимец конунга ему не доверяет. Несмотря на его согласие идти в поход, Эрнольва считали противником конунга, и Хродмар не считал нужным изображать дружелюбие. Сам Торбранд обращался с ним ровно, спокойно, не менее приветливо, чем с прочими, но Эрнольв понимал, что Торбранд тоже не доверяет ему. И положение его в дружине конунга было очень шатким и ненадежным.
Сам Торбранд тоже смотрел на Эрнольва, вертя неизменную соломинку в пальцах.
— Я уже однажды дал тебе клятву, конунг, — именно ему ответил Эрнольв, глядя в глаза Торбранду и минуя Хродмара. — И не заставляй меня повторять ее снова. Повторение только снижает цену слов, не так ли?
— Я верю тебе, — со спокойным дружелюбием ответил Торбранд, но Эрнольв знал, что как раз эти слова стоят немного. — Потомок моего деда не сможет меня предать. Но, глядя на тебя, все эти доблестные воины могут подумать, что ты не очень-то рад этому походу.
— Ты знаешь, конунг, что я об этом думаю, — ответил Эрнольв.
Ему не хотелось затевать старый спор снова. Слишком трудно говорить об осторожности и мире, когда постоянно видишь десятки и сотни людей, которые мечтают о войне и о квиттинской добыче как о величайшем счастье своей жизни. Когда даже древние, веками освященные песни спорят с тобой.
— Этот долг завещан нам предками, — продолжал Торбранд, снова вставив соломинку в угол рта и испытывающе поглядывая на Эрнольва, как будто ожидая, что тот опять произнесет вдохновенную речь. — А все, что идет от предков, священно. Только исполняя их заветы, мы сможем хоть немного приблизиться к ним в доблести и славе.
— Эрнольв сын Хравна придумал какую-то свою, особую доблесть, — вставил Хродмар. — Он говорил как-то, что конунг, сам выбравший час своей смерти, не герой, а трус и глупец. Разве за века доблесть меняется? Тот, кто был доблестен в древности, останется таким навеки. Пока стоит мир.
Эрнольв пожал плечами. От него ждали ответа, которого он не находил.
— От перемен делается только хуже, — сказал хозяин усадьбы, пьяный от гордости не меньше, чем от собственного жидковатого пива. — Вот в древности были люди! А нынешние что! Вот только с тобой, конунг, мы сможем совершить подвиги, которые прославят нас навеки!
— Верно! Веди нас, конунг! Во славу Отца Побед!
Эрнольв оглянулся. Ближе к дверям, где сидели гости попроще, бодрых криков что-то было не слышно. Местные бонды вовсе не были рады призывам к войне. Но им, как и самому Эрнольву, оставалось помалкивать.
Поднявшись с места, Эрнольв протолкался между гостями и вышел во двор. Он слишком уставал от всего этого: от скрытого недоброжелательства, от споров, от собственных неотвязных размышлений. Сражаться гораздо проще. Не оглядываясь, он знал, что голубые глаза Хродмара сына Кари провожают его настороженным и недоверчивым взглядом.
Эта усадьбы была побогаче прочих — здесь даже имелся гостевой дом. Отыскав себе место на скамье, Эрнольв свернул накидку — под голову, расправил плащ вместо одеяла, сел и стал развязывать ремешки на сапогах, как вдруг кто-то тронул его за плечо.
— Можно нам немного поговорить с тобой, Эрнольв сын Хравна? — спросил незнакомый голос.
Подняв голову, Эрнольв увидел невысокого человечка с большим залысым лбом. Одежда его не отличалась богатством, застежка плаща была бронзовая, вместо меча на поясе висел длинный нож. Позади стояли еще два или три человека.
— Что вы хотите? — спросил Эрнольв и встал. — Кто вы?
— Я — Аскель Ветка, а это — мой брат Хаки Ловкий и наш сосед Гудрёд-С-Ручья. Мы все живем тут неподалеку, у нас свои дворы. Так что ты не сомневайся — мы все свободные и состоятельные люди.
— А, вы — из бондов… — Эрнольв нахмурился, пытаясь вспомнить имя здешнего хозяина. Когда меняешь пристанище каждый день, запомнить всех нелегко.
— Славного Ингвара Три Сосны, — подсказал Аскель. — Ты прав. Будь так добр, Эрнольв сын Хравна, сядь и позволь нам немного поговорить с тобой. Мы не задержим тебя надолго.
Эрнольв огляделся. В гостевом доме было еще пустовато, лишь несколько хирдманов дремало на лавках и на полу. Он сел на прежнее место, и три гостя устроились вокруг него.
— Это верно говорят, что твоя бабка была сестрой Тородда конунга? — заговорил Аскель Ветка, как видно, признававшийся странными пришельцами за вожака.
Эрнольв кивнул.
— Значит, ты — тоже из рода конунгов? — уточнил Аскель, и у Эрнольва стало нехорошо на душе: он заподозрил, с чем пришли нежданные гости, и это ему совсем не понравилось. — Однако, ты вовсе не похож на других знатных людей, — продолжал Аскель. — Ты не бьешь мечом в щит и не призываешь людей бросать семью и хозяйство ради того, чтобы их убили в чужих землях. Ты — хороший человек. Ты понимаешь, что бедным людям вовсе нечего делать на этом Квиттинге. Конунг зовет всех в поход, Ингвар дал ему клятву верности и теперь будет заставлять нас всех идти с ним. Если я с сыном пойду воевать, то кто будет смотреть за хозяйством? На работников нельзя положиться, а моя жена…
— Разве женщины справятся со всем одни? — подхватил Гудрёд-С-Ручья. — У нас немаленькое хозяйство — шесть коров, восемь овец, и каждую весну мы сеем…
— Я понял вас, добрые люди, — прервал его Эрнольв, стремясь скорее покончить с этим неприятным и опасным разговором. — Ни один хёльд не имеет права силой заставить вас идти воевать, а если кто-то попытается это сделать, то вы можете пожаловаться конунгу. Он не так меня любит и не так прислушивается к моим словам, как к словам других, но я обязательно вступлюсь за вас, если это потребуется.
— Мы были уверены, что ты — благородный человек! — ответил Аскель. — Но мы сказали еще не все. Мы пришли к тебе втроем, но ты можешь быть уверен: таких как мы очень много. Во всей округе наберется, может быть, несколько глупых юнцов, которым лень работать, как работают все люди, и они надеются легко разбогатеть на войне. Идти на Квиттинг хочет только Ингвар хёльд со своей дружиной. Всю работу в усадьбе делают его работники, смотрит за ними управитель, а Ингвару хёльду остается только слушать саги о древних подвигах и мечтать о славе. Им больше нечего делать, кроме как воевать. А его
