Но Эгиль упрягло твердил, что видит впереди огонь.
— Может быть, это уже берег! — уверял он. — Люди Хельги хёвдинга жгут костры над горловиной фьорда. Они ждут нас! Э-эй! — не хуже дракона заревел он, сложив руки возле рта. — Эй! Кто там! Это я, Эгиль Угрюмый, всадник «Рогатой Жабы»!
— Эгэ-эй! — долетел из тумана слабый, дрожащий, но вполне различимый отклик. — Эгиль! Рогатый тролль! Это я!
— Сторвальд! — от радости и изумления Эгиль охнул, потом нетерпеливо вытянулся, точно хотел стать выше ростом, и заорал с удвоенной силой: — Сторвальд! Где ты! Греби сюда! Мы здесь!
— Плывите за мной! — отозвался голос Сторвальда. — За мной! Торопитесь! Надо поворачивать на юг! Я укажу вам путь! Веди всех за мной, Угрюмая Жаба!
— Какой-то странный голос! — переговаривались слэтты. — Похоже больше на призрака, чем на живого человека!
— Да ну вас! — отмахнулся Эгиль. — Какой там призрак! Уж моего Сторвальда, косоглазого тролля, и узнаю хоть в Асгарде, хоть в Хель. Это очень на него похоже — выйти в море встречать меня! Я знал, что он по мне соскучился!
Звуком рога давая друг другу знать, корабли слэттов один за другим разворачивались и следовали за «Жабой». А «Жаба» держала путь на бледно-желтое свечение в тумане. Сквозь густую мглу нельзя было разглядеть, что за корабль или лодка плывет впереди, но Эгиль то и дело обменивался выкриками со Сторвальдом и знал, что они не потерялись.
Но, несмотря на радость, через какое-то время и сам Эгиль заподозрил неладное. Несомненно, это был голос Сторвальда Скальда, которого Эгиль Угрюмый знал не хуже родного брата (эльденландцы все считают друг друга братьями, особенно на чужбине). Но он звучал странно: легко, протяжно, и казался каким-то слишком тонким, прозрачным. Но Эгиль не был склонен к дурным подозрениям и свалил вину на туман: он искажает и вид, и звук.
Над кораблями начало темнеть. Приближалась ночь. Желтое пятно света делалось ярче, яснее, тоже предупреждая о близких сумерках.
— Эй, Сторвальд! — в очередной раз закричал Эгиль. — Мы будем плыть всю ночь, или ты дашь нам где-нибудь пристать?
— Осторожнее! — ответил Сторвальд, и на этот раз его было слышно лучше. — Берег совсем близко! Мы сейчас минуем полосу камней, а потом можно будет пристать. Следите за мной!
— Я и так с тебя глаз не свожу, жаба распрекрасная! — рявкнул Эгиль, изображая голосом восторженное умиление и изо всех сил скрывая беспокойство.
Почему-то у Эгиля сжималось и замирало сердце от нелепой боязни, что вблизи берега его лучший друг растает и исчезнет навсегда.
Было слышно, как волны с шумом бьются о камень, накатываются на высокий берег и с протяжным свистом срываются назад. Из легкой мглы выступили темные очертания гор. Громадные бурые скалы, покрытые лесом, казались заснувшими чудовищами.
— Берегитесь камней! — предупреждал впереди голос Сторвальда. — Следуйте точно за мной!
Осторожно продвигаясь вперед, «Жаба» первой вышла к берегу. Полоса прибрежных камней здесь кончалась, впереди расстилалась длинная отмель. А на самом последнем камне, размером со взрослого тюленя, в перестреле от берега, стоял Сторвальд Скальд — мокрый, усталый, но с широкой улыбкой на бледном лице.
— Сторвальд! — изумленно ахнул Эгиль. Казалось, его предчувствия сбываются. — Как ты туда попал?
Возле него звучали восклицания слэттов. Все увидели фигуру человека на камне в такой дали от берега, а рядом не было ни лодки, ни корабля.
— Призрак! Призрак! — кричали слэтты и искали под одеждой свои амулеты.
— Сторвальд! — крикнул Эгиль, хлопая глазами. — Ты что, пришел сюда по воде?
— Я знал, что ты меня любишь и держишься высокого мнения о моих достоинствах! — ответил Сторвальд, зябко хлопая себя по плечам и явственно постукивая зубами от холода, — Но ходить по воде я не умею, и если вы не снимете меня отсюда, я останусь на этом камне навсегда! Да… нет ли у богатых слэттов лишних сухих титанов?
И тут огромный камень свалился с души Эгиля и с громким шумом пропал в волнах. Про призраки рассказывают много всякого, но в сухих штанах они сроду не нуждались!
На заре третьего дня после новолуния один человек перешел через Ягнячий Ручей и направился в сторону усадьбы Поросячья Радость. Он шел от стана квиттинского войска, но по его облику, по двум толстым косам, заплетенным над ушами, было видно, что это фьялль. Он был хорошо одет и полностью вооружен, нес на спине красный щит с бронзовыми накладками, а за плечом его висело в ременной петле длинное копье.
Рассвет только занимался, небо в вышине было темно-фиолетовым, чуть ниже — лиловым, а совсем над горизонтом — белым. Лиловым становилось и море, ловя отраженный свет небес. Почти все деревья вдоль берегового обрыва были срублены, истоптанную землю покрывали старые кострища, мусор, и она выглядела так же безобразно, как и всякое место, послужившее пристанищем большого войска. Вдоль всего берега темнели многочисленные корабли, и в сумерках трудно было разобрать, где кончаются корабли квиттов и слэттов и начинаются корабли фьяллей. Где-то возле Ягнячьего Ручья, хотя нельзя сказать точно. Возле каждого корабля виднелся тлеющий костерок, сидели на бревнах дозорные, иногда тихо переговаривались. На неспешно идущего человека никто не обращал внимания. Сейчас тут много кто бродит туда-сюда.
Хродмар, сын Кари, приблизился почти к воротам обгорелой усадьбы Поросячья Радость, когда с камня у тропы навстречу ему поднялся человек. Не узнать эту фигуру даже в сумерках было невозможно, и Хродмар остановился. Сердце стукнуло: он слишком ждал этой встречи, но не знал, чего ждать от нее.
Тот шагнул к нему, молча положил руку на плечо Хродмару и опустил голову. Хродмар перевел дух.
— Здравствуй, конунг, — тихо сказал он.
— Здравствуй, Хродмар ярл, — ответил ему Торбранд Погубитель Обетов. — Я хотел сам тебя встретить. Это уже второй раз.
— Похоже, что моя удача ревнива, как Регинлейв[58], — произнес Хродмар. — Стоило мне жениться, как она сразу отвернулась от меня.
— Нет. — Торбранд качнул головой. — По уздечке поймешь и лошадку. Твоя удача здесь ни при чем. Я сам нарушил… Повелитель Битв предостерегал меня. Я не должен был двигаться дальше. Но теперь я знаю. В третий раз ты не вернешься.
Хродмар сделал движение: мало кому понравится такое пророчество, да еще из уст конунга. Торбранд крепче сжал его плечо.
— Третьего раза не будет, — совсем тихо сказал он.
Вскоре после рассвета каменистая долина между усадьбой Поросячья Радость и морем наполнилась людьми. Это место хорошо подходило для большой битвы, давая достаточно простора для многочисленных войск, и было выбрана заранее. С юга к долине битвы подтягивались фьялли — закаленные полугодом непрерывного похода, усталые и жаждущие наконец-то довести дело до конца. С севера подходили квитты и слэтты. Место в середине долины оставалось пока свободным, а входы в нее уже шевелились бесчисленным множеством человеческих фигурок. Неровными рядами выстроенные дружины теснились на склонах и на перевалах холмов, в прогалинах лесов, даже в мелких перелесках. Всюду поблескивало под первыми лучами оружие, пестрели разноцветные щиты. Знатные люди выделялись яркой крашеной одеждой, серебром на поясах и на груди. И лица — бесчисленные, как мелкие волны спокойного моря, молодые и старые, обыкновенные и неповторимые, живые человеческие лица везде, везде. Если идти через эту бесконечную толпу, то никого не удастся запомнить. Но, и позабытый, человек не перестает существовать.
Перед каждым из знатных людей несли стяг с бронзовым флюгерном на верхушке древка. В войске фьяллей самым простым был стяг конунга — с красным молотом на черном поле. Сам Торбранд Погубитель Обетов пришел на поле рано и вглядывался в противоположный конец долины, туда, где среди шевеления ярких плащей должны быть предводители квиттов.
