Тоже мне, журналист-газетчик, ни одного приличного журнала в доме…
В некоторой растерянности я присел на диван. Для того чтобы провести эксперимент с фотографией, нужно иметь… фотографию. То есть не просто фотографию, а снимок вполне конкретного, желательно симпатичного и неопасного места, куда бы я смог переместиться. Или бы не смог? Ч-черт, действительно ни одного нужного журнала – просто хоть к ближайшему киоску беги. Но ближайший только около метро – двадцать минут ходьбы. Облом. Газетные же снимки, боюсь, не подойдут. Во-первых, они черно-белые. А во-вторых, там не пейзажи, а люди и события. В основном. Мне бы желательно что-нибудь такое… эдакое…. Стоп. Вспомнил! Кажется, на антресолях я не так давно видел пачку каких-то старых журналов, оставшихся от хозяйки. Ну-ка, поглядим…
Я оказался прав. Это был «Огонек» за 1984 год и несколько номеров журнала «Советское фото». Январь, март, июнь, август и октябрь. Все – 1975 год прошлого века. Практически, раритет.
Впрочем, снимки были хоть и в основном черно-белыми, часто со следами неумелой ретуши (н-да, компьютерной обработки в те времена, разумеется, не существовало. Кисточка, белая гуашь и скальпель – вот и все инструменты фотохудожника, желающего убрать лишнее и выявить скрытое), но весьма неплохими. Я сам не заметил, как увлекся, разглядывая бесчисленных сталеваров, геологов, молодых офицеров, ученых, врачей и прочих героев труда. Несмотря на множество лиц и ситуаций, ухваченных фотокамерой, а также то, что снимки делались разными фотокорреспондентами и фотографами, что-то неуловимо общее в них было. Некая, сразу не угадываемая единая сущность, искусно спрятанная за разнообразием профессий, возрастов и полов всех этих живых объектов фотосъемки. Сначала я долго не мог сообразить, в чем тут дело, пока не наткнулся на два снимка, помещенных на соседних полосах. Один из них изображал четверых молодых ученых, пристально вглядывавшихся в экран какого-то непонятного прибора (в памяти всплыло словечко «осциллограф», но я не был уверен, что это именно он). Все они были облачены в белые халаты, трое из четверых носили очки, а двое – короткие бородки. И лица всех четверых просто-таки излучали жажду познания и чувство высочайшей ответственности перед всем советским народом и человечеством в частности. «На переднем краю советской науки» – гласила подпись под снимком.
На второй же фотографии, расположенной практически симметрично относительно первой, была запечатлена группа молодых рабочих. Из четырех человек. Сгрудившись у какого-то совершенно монстрообразного вида станка, они пристально разглядывали некую деталь, которую держал в руках один из них. Жажда познания нового и чувство ответственности перед всем советским народом просто-таки хлестали через край снимка. Сначала на страницу, а потом уже на пол и на весь мир. «Рабочая смена» – кратко и емко сообщала подпись под снимком.
Это были два абсолютно одинаковых снимка, сделанных разными людьми, в разное время и в совершенно разных местах. И я понял, отчего они одинаковы. Фотографы снимали или хотели снимать тех, кто строил – или делал вид, что строит – социализм заодно с коммунизмом. А социализм с коммунизмом – это такие штуки, которые не бывают различными для каждого. Это вам не обычный, окружающий нас ежедневно мир. Они, социализм с коммунизмом – одинаковы для всех. И если ты строишь такую штуку, то будь готов тоже стать для всех одинаковым. Хоть ты ученый, хоть рабочий, хоть бизнесмен… Отставить, не было тогда бизнесменов. И быть не могло. Были эти… как их… спекулянты, фарцовщики, цеховики, хапуги и прочие нарушители социалистической законности. Ладно, хрен с ним, социализмом. Спасибо, очень рад был познакомиться, но больше не хочу. Мне бы пейзажик. Симпатичный такой, милый и родной пейзажик. Желательно летний и цветной.
И я такой нашел. В июньском номере на третьей странице обложки. Вроде бы простой снимок, незамысловатый – сопки, покрытые лесом, вода вся в солнечных бликах на переднем плане, синее небо с одиноким белым облачком. И подпись: «Родная сторона». Но было в нем что-то… настоящее. Не просто человек поднял камеру и щелкнул, а думал, искал ракурс, ловил момент. Чтобы и облачко в кадр попало, и солнечные блики на воде заиграли, и лес густой листья и хвою расправил, как бы прихорашиваясь перед фотокамерой. В общем, показался мне этот снимок. Опять же и подходил он для моих целей идеально – безымянная речка и лес, жилья никакого поблизости не угадывается. Таких мест по России тысячи, и такое именно мне и надо. Конечно, для разнообразия, возможно, следовало бы выбрать, например, пустыню или горы, но, по мне, лучше то, что привычнее. А что может быть привычнее для русского человека леса и речки? Разве что степь. Но хороший снимок степи еще поискать надо, а лес и речка – вот они, на третьей странице обложки старого журнала.
Я обулся, сунул в нагрудный карман сигареты и зажигалку, проверил наличие денег (рубли и четыре сотни долларов на всякий случай), положил раскрытый на нужной странице журнал на стол, вгляделся в снимок, привычно сосредоточился…
Все получилось.
Я открыл глаза и удовлетворенно хмыкнул. Вот они – сопки и лес, прямо передо мной. И река – вот она, впереди, под невысоким обрывом. Довольно широкая, кстати, и – сразу видно – быстрая. Да, очень похоже, что это именно то самое место. Только… Позвольте, господа, сейчас, насколько я помню, сентябрь. Но густой лес на том берегу явно летний – ни одного желтого пятнышка в листве. Да и солнце явно не сентябрьское – вон как спину пригревает. Так, неплохо бы, вообще-то, узнать, куда именно меня занесло и….
– Здравствуй, мил человек, – сказали за моей спиной.
Я обернулся. Возможно, слишком резко, но уж больно неожиданно это прозвучало.
Это был дед. Одетый в безрукавку мехом наружу поверх неопределенного цвета, довольно ветхой, но чистой рубахи с раскрытым воротом и защитные штаны, заправленные в сапоги, он опирался на палку, но отчего-то было ясно, что носит он ее скорее для старческого форса, нежели по необходимости, и вполне может при нужде обходиться без нее. Мне показалось, что он очень стар – усы и борода его были совершенно седыми, и худощавое лицо, словно траншеи – поле боя, изрезали резкие и многочисленные морщины. Но глаза во впадинах-глазницах смотрели ясно и остро, а спина лишь чуть-чуть согнулась под тяжестью лет. За его спиной вправо и влево тянулся самый настоящий плетень (господи, тысячу лет не видел плетня!), за которым расположился сначала огород, а затем и потемневший от непогоды и времени, изрядно вросший в землю бревенчатый дом с резными наличниками на окнах и новой, покрытой шифером крышей. На крыше, притороченная к дымовой трубе, красовалась телевизионная антенна.
Все это – и деда, и дом – я окинул одним скорым взглядом и еще успел заметить, что дом стоит несколько на отшибе, а дальше начинается село. И село, на первый взгляд, немаленькое.
– Здравствуйте, – я слегка поклонился и постарался улыбнуться искренне и доброжелательно (вот же, черт, попал, называется, в уединенное место…). – Воздух у вас тут совершенно замечательный!
– Тайга – не город, – едва заметно усмехнулся дед. – В гости приехал?
– Э-э… не совсем. То есть в гости, как бы, к вам, сюда, вообще, так сказать… Э-э… я журналист, у меня задание от редакции написать о людях глубинки, так сказать. Чем живут, чем дышат, о чем мечтают. Ну, и вообще… – Под пристальным взглядом старика я чувствовал себя не совсем уютно.
– Журналист… Это хорошо. Из Хабаровска?
– Н-нет, из Москвы.
– О! Редкий гость, редкий. Сегодня прибыл?
– Сегодня. Недавно.
– А у кого остановился? Гостиниц-то у нас нету.
– Да я, собственно, еще не определился…
– Ну гляди, приходи ко мне, ежели что. Изба чистая, большая. Живу я один – места хватит. Как нагуляешься, так и приходи. Блудить тут у нас, кроме как в тайге, негде, избу мою легко найдешь – вот она, у самой реки. А зовут меня дед Евсей.
Он кивнул головой, повернулся и не торопясь пошел к дому.
«Из Хабаровска…» – надо же! Это что же, меня в Хабаровский край забросило? Любопытно. Надо бы пройтись к центру села и действительно определиться как-то с точным местонахождением. Эх, жаль напрямую спросить нельзя – сразу излишнее внимание привлечешь. Оно бы, конечно, и наплевать – в любой момент не поздно домой вернуться, но к чему лишние слухи?
До центра по дощатым (никогда раньше не видел – читал только, что были такие в древнерусских городах) тротуарам я дошел минут за десять, и первое, что мне кинулось в глаза – слегка выгоревший на
