передаю свой эйдос на сохранение барону мрака, мечнику Арею, обязуясь как в этой жизни, так и в следующей служить ему...»
Мефодий вспомнил нежный наклон шеи Даф. Если он подпишет, это навеки разделит их.
— Нет, — тихо сказал он.
— Заметь: на сохранение. Это не совсем одно и то же, что продажа.
Взятое на сохранение, как и сданное в ломбард, теоретически вернуть можно, а вот проданное и подаренное — нет, — пояснил Арей и как ни в чем не бывало продолжил: — «...выполняя всё, что Арею угодно будет мне поручить. При этом, отдавая на сохранение эйдос, я оговариваю себе следующее: бессмертие, здоровье, неуязвимость для всех видов оружия (отметь!), свободу от угрызений совести, в будущем неотразимость для женщин, а также...»
— Нет! Я не готов! — повторил Мефодий уже громко.
Арей усмехнулся.
— Обстоятельства порой вынуждают решать быстрее. Если ты сегодня схлопочешь пулю, то сомневаюсь, что твой эйдос попадет в Эдем. Он окажется в Тартаре уже без всяких скидок и ослаблений режима. Решай!
«Дафна! — мысленно позвал Мефодий. — Дафна!»
Он знал, что, когда зовет Дафну, даже Арей не в состоянии его подзеркалить. Но Дафна не откликнулась. Она не могла пробиться сквозь окружавшую их черноту.
Мефодий посмотрел на иглу и на пергамент, покосился на выжидавшую Улиту, мрачного Арея и, решившись, покачал головой.
— Нет! — сказал он. — Не давите на меня, или я уйду и будете давить на пустоту!
Тотчас ему стало ясно, что не нужно было этого говорить, но слова уже вылетели и более того — достигли цели.
На губах у Арея выступила зеленоватая пена, и жилы, толстые как канаты, стали набухать на лбу. Но это продолжалось лишь мгновение, потом Арей обмяк и расслабился. Он умел брать себя в руки.
— Что ж, — произнес барон мрака. — Я лишь хотел как лучше. Поверь, я бы сумел сохранить твой эйдос лучше, чем Лигул. Возможно, когда-нибудь ты бы даже получил его назад... Вскоре заварится каша, и никто не знает, как и что будет. Я могу предсказать движение одного бильярдного шара, но не могу предсказать траекторию всех, особенно задетых случайно.
— Я не боюсь, — сказал Мефодий. — Но как быть с Натой, Чимодановым, Мошкиным? Их же тоже могут убить. А Даф?
Арей пожал плечами.
— Даф не грозит абсолютно ничего. Во всяком случае, лопухоидов ей бояться нечего. А вам четверым могу только посоветовать быть осторожнее. Держитесь поближе ко мне и к Улите. И не забывайте руны, которые вы зубрили весь день... — заметил он.
Когда Арей вновь уткнулся в бумаги, Мефодий вышел в приемную и выглянул за дверь, вновь ощутив неприятное отделение головы от тела.
Он увидел, что к микроавтобусу присоединился темный внедорожник. К внедорожнику от перекрестка подбежал гаишник, но водитель, не выходя из машины, быстро показал ему корочку, и гаишника как ветром сдуло. Некоторое время спустя заднее стекло внедорожника опустилось, и Мефодий увидел в нем троих мужчин. На асфальт бросили окурок, и затемненное стекло вновь заскользило вверх.
Мефодий вернулся в приемную.
До половины первого ночи все было спокойно. Наконец на улице все стихло, и в тишине хорошо слышно было, как подъехал и остановился снаружи одинокий автомобиль. Из него никто не вышел и к нему никто не подошел, но дорожные рабочие, занимавшие наблюдательные посты вокруг здания, оживились.
Действовали они спокойно, без суеты. В их движениях чувствовались навык и опытная уверенность. Двое встали по углам особняка, еще четверо — среди них трое в спецовках дорожных рабочих, один в кожанке — направились к дверям. Руна пятого измерения исчезла. Улита успела уже отряхнуть руки от штукатурки. Приемная вновь приобрела облик среднестатистического офиса со скучными столами и шкафами с документацией.
— Бегите в кабинет к Арею! — велела Улита Нате, Петруччо и Мошкину. — А ты, Меф, останься со мной. Повеселимся!.. Да, кстати, светлая! Уйми своего котика, а то он испортит нам всю игру!
Ната и Мошкин ушли сразу. Петруччо же обернулся и, как показалось Мефодию, странно и двусмысленно ухмыльнулся. «Не слишком-то он боится!» — подумал Меф.
Улита щелкнула пальцами. Свет погас. Приемная погрузилась во тьму. Улита потянула Мефодия и Дафну в угол, к большому шкафу и начертила на воздухе руну скрытности.
— Стойте здесь! — приказала она. Дверь задрожала. Ее подергали, не грубо, а словно примеряясь. В замке звякнула отмычка.
— Принесите фонари! — деловито приказал один из визитеров.
Лучи зашарили по стенам. Шаги звучали уверенно — гости уже не таились.
— Наверх послали людей? — спросил голос, тот же, что послал за фонарями.
— Да.
Мефодий разглядел четверых мужчин. Фонари в их руках шарили по столам и стеклянным шкафам, изредка цепляя самих вошедших. Кто-то выругался, ударившись голенью о стул.
— Куда они подевались? — спросил кто-то нервно.
— Должны быть здесь. Наружка доложила, что из особняка никто не выходил. Включите свет!
Один из вошедших, цепляя мебель, стал шарить по стене, но в этот миг скрипучий голос посреди комнаты произнес:
— Мокроту чую! Сейчас прольется чья-то кровь! Шарящий по стене обернулся и два раза выстрелил на голос. Пистолет был с глушителем, и выстрелы прозвучали как негромкие хлопки. Вслед за выстрелами что-то упало на пол.
— Я в кого-то попал! Думаю, готов! Пол осветили фонарями. Их скрещенные лучи выхватили разбитую фотографию со следами от пуль.
— Будь я проклят! Это же моя свадебная фотография! — нервно выругался стрелявший.
За его спиной кто-то удовлетворенно хихикнул. Лучи фонаря скользнули туда и остановились на большом кожаном кресле. В кресле сидел человек, одетый в полосатую пижаму, и деловито записывал что- то в тетрадку. Лицо его в лучах фонарей было белым, точно пластилиновым. И чуть примятым в центре, как если бы его чем-то припечатали по физиономии.
— Уф, первый есть! Огромное вам «мерси»! — сказал человек в пижаме, заканчивая делать пометки.
— Ни с места, гад! — крикнул один из псевдодорожников, вскидывая короткое дуло.
Тухломон укоризненно всплеснул длинными бледными руками.
— Фи! Зачем так грубо, Шмяков? А еще культурный человек!.. Дочка в музыкальную школу ходит! Кстати, сделать заявление о самопроклятии никто больше не желает? Нет? Тогда я, пожалуй, пойду.
На лице псевдодорожника мелькнула тревога. Он быстро оглянулся на старшего.
— Кончай его! — мрачнея, велел старший. Всеведение человека в пижаме ему явно не понравилось.
Пистолет, дернувшись в руках стрелявшего, выплюнул три или четыре пули, но все они вонзились в кожу опустевшего кресла.
«Ай-ай-ай! Убить, гады, хотели! Так и запишем!» — укоризненно сказали в воздухе, и послышался звук, с которым перо быстро царапает по бумаге.
«Дорожный рабочий» выстрелил еще несколько раз, целясь на голос.
— Где он? Я должен был его зацепить, — растерянно сказал он.
— Может, уполз? Добить бы надо, — сказал третий и стал светить в углы приемной.
