только с помощью корсета.
— Да? А я вообще-то хотела бы потолстеть. Чуть-чуть. Я уж чего только не делала. Даже пиво со сметаной пила.
Иван Иванович молчал и улыбался. Иногда целый час.
И после каждой такой содержательной беседы становился все задумчивее.
Однажды утром — было уже совсем жарко, и Емельян Павлович явился на партию анализа без пиджака — Портнов не встретил его, как обычно, вопросом типа: “А к дантисту вы когда в последний раз ходили?”. После традиционного зелёного чая он вдруг сказал:
— Кажется, я знаю вашего доброжелателя…
“Кажется, — подумал Леденцов, — я тоже. И уже давно”.
Но вслух он поинтересовался:
— Вы закончили анализ списка?
— Даже половины не прошёл. Но в этом нет нужды.
— Катя? — утвердительно спросил Емельян Павлович.
— Да, вы оказались правы. Она довольно серьёзный мастер сглаза. Поначалу Екатерина относилась к вам легкомысленно. Вернее, изо всех сил старалась так относиться. Видите ли, у неё есть печальный опыт…
“Её печальный опыт, — подумал Леденцов, — это не твоего гигантского ума дело. Это касается только её. В крайнем случае, её и меня”.
— Я знаю, — Емельян Павлович сжал губы, — не стоит про её опыт.
— Не стоит, да. Так вот, пока она держалась, вы были в безопасности. Больше того, вы искренне желали ей добра, каковое Катенька и получала. Нет, я не о материальных благах. Вы знаете, что она почти перестала хворать? А раньше это было для неё серьёзной проблемой.
Леденцов почувствовал укол ревности. Мало того, что Иван Иванович рассуждает об интимных подробностях Катиной жизни — так он ещё, оказывается, знает о них больше, чем сам Леденцов.
— Это она вам рассказала? — Емельян Павлович смотрел на собеседника с открытой неприязнью.
— Не мне. И не рассказала. Прошу прощения, но я попросил Александра поболтать с вашей дамой тет-а-тет.
Это было уж слишком. Приватность Катиной (следовательно, и Леденцова) личной жизни оказалась нарушена полностью. Емельян Павлович почувствовал, что багровеет.
— Не волнуйтесь вы так, — испуганным Иван Иванович не выглядел, скорей ироничным, — не потащил он её в постель. Просто сидели и болтали. Он задавал вопросы, а она отвечала. Как правило совсем не то, что думала. Он сам почувствовал, что Катенька — сильный “отбойник”. Не такой сильный, как вы — “топор”, но всё же…
Леденцов злился все больше. Чёрт его знает, какие там вопросы задавал этот проходимец. Наверняка слишком интимные.
— И что теперь?
Портнов некоторое время поизучал собственные ногти, потом сцепил пальцы и спросил:
— Помните, как вы вылечили Сергея Владиленовича?
— Вылечил?
— Ну да, избавили его от проклятия мастера сглаза.
Емельян Павлович понял, что границы бестактности по отношению к нему и Кате нарушены на всём протяжении.
— Я должен проделать это с Катенькой? Выпотрошить ей мозги? Прилюдно вывесить для проветривания её мысли? При всех… А если я пошлю вас? Туда, откуда ещё никто не возвращался? Или просто в порошок сотру? Вы не боитесь гнева мастера силы?
Иван Иванович покачал головой:
— Быстро же вы осознали свою силушку… А если вы проделаете то, что сейчас пообещали, то всё останется как было. Катя будет вредить вам из самых лучших побуждений. Вы будете пытаться этому сопротивляться. Она увеличит Давление. Вы увеличите сопротивление. Она начнёт отчаянно желать вам счастья. Вы так же отчаянно будете сводить на нет это желание. И так далее до тех пор, пока один из вас не “перегорит”. Думаю, что это будете вы.
— То есть всё-таки выйдет по-вашему?
— За исключением небольшой детали: я буду в порошке.
— В каком порошке?
— В который вы собираетесь меня стереть.
Леденцов смотрел в янтарные глаза собеседника и не мог понять, действительно ли его боится Иван Иванович или опять утончённо издевается.
— Хорошо, — сказал он, — но вы должны пообещать, что она не пострадает.
— Разве наш друг текстолог пострадал? Всё пройдёт хорошо. И вам будет легче, теперь у вас есть усилитель. Завтра днём вас устроит?
“Идите вы к дьяволу, — подумал Леденцов, — без помощников обойдусь. Не хватало ещё, чтобы в наших с Катенькой головах всякие… Саньки копались”.
— Устроит, — сказал он. — А сегодня, значит, я пока не нужен?
— Да, разумеется, я немного сам поработаю. Подготовлю завтрашний сеанс. Кстати, завидую вам. Екатерина искренне любит вас. И хочет за вас замуж.
25
“Он специально про замуж сказал, -думал Леденцов, без нужды разгоняясь и тормозя на каждом светофоре, — догадался, собака, что я сам буду все делать! Помочь решил!”
“А вот возьму и не буду ничего с Катенькой делать! Увезу куда-нибудь…”
Емельян Павлович уже остывал. Он понимал, что спорит с Иваном Ивановичем из чистого упрямства. А ещё потому, что ему жаль эту бестолковую, болтливую, но несчастную девочку. Леденцов несколько раз глубоко вздохнул и сбросил скорость. Ещё через полчаса он был готов к разумным действиям.
Когда Катя открыла дверь и обнаружила перед ней Емельяна Павловича с охапкой коротеньких роз, то испуганно шуганулась назад в квартиру.
— Ой, — забормотала она, кутаясь в халатик, — я думала, мы только завтра… я не ждала…
“Поэтому я и пришёл!” — чуть было не сказал Леденцов. Он сделал нарочно-сердитое лицо и противным голосом приказал:
— А ну быстро собираться! У меня настроение для романтического ужина.
Катюша вместо ожидаемой радости почему-то вжалась в стенку. Её губы мелко задрожали. Это был предупреждающий знак о начале рыданий — что-то вроде третьего звонка в театре.
— Ну-ну-ну, — Леденцов успел обхватить несчастное создание до начала слезоиспускания.
Иногда такой манёвр позволял избежать трагедии.
— Всё будет хорошо! — очень уверенно сказал Емельян Павлович. — Я обещаю. Давай живо одевайся, реветь будешь у меня дома.
Критический момент был упущен: Катенька уже настроилась на несчастье.
— Я не могу-у-у! — взвыла она.
Теперь это был не звонок в театре, а сигнал воздушной тревоги. “Господи! — взмолился про себя Емельян Павлович. — Только бы ничего серьёзного!”
— У меня ме-е-е-есячные! — проблеяла Катя.
Леденцову безумно захотелось рассмеяться. Хуже того — разоржаться.
— Слушай, — он перешёл на нормальный тон, — я просто хочу провести с тобой вечер. Не поваляться в постели, а…
