– Документы есть? Я помотал головой.
– Тогда чем докажешь, что от военных?
– Ничем. Разве что… – Рука медленно полезла под фуфайку. – Только не стреляйте, ладно? Он пустой, без патронов.
«Грач» лег на сиденье, чтобы у деда была возможность как следует его рассмотреть. Доказательство не ахти какое, но лиходеи с армейским оружием по тайге не разгуливают. Для тайги лучше ружья пока ничего не придумано.
– Редкая игрушка, – заметил мой собеседник. – Но, может, ты его украл где?
– Еще фамилии могу назвать. Симонова, Воскобойников, Зарубин… – Зарубиным был Эдик. – Стремнин, Штильман…
Это был вопль отчаяния. Сомнительно, чтобы дед в потертом тулупе знал фамилии участников секретного проекта, хотя бог его ведает – возможно, кто-то контактировал с местными по хозяйственным вопросам. Впрочем, надежды мало.
Однако нечто в моем перечислении неожиданно успокоило деда. Смотревший на нас ствол берданки расслабленно опустился.
– Вынужден признать, что кой-какие фамилии ты знаешь, – сказал он. – А это кто с тобой?
Бульвум прочел направленный в его сторону кивок и решительно сдвинул назад капюшон. Огромные глаза на сером лице пристально, я бы даже сказал, с вызовом глянули на мужиков.
Дед отшатнулся:
– Пресвятая Богородица!
– Тварь! – констатировал стоящий позади Кирюха. В коротком отзыве содержалось столько ненависти, что я испугался, как бы он сейчас не спустил оба бойка своей двустволки.
Я шагнул навстречу мужикам, загораживая Бульвума.
– Тихо, парни, тихо! – Не знаю, за кого я больше испугался: за пришельца или за них. Еще раздавит им головы, как тому верзиле в рухнувшем катере! А они вовсе не злодеи, просто с оружием в руках защищают свои дома. И я, кстати, за это их здорово уважаю. – Он не из тех, которые летают по небу. Он на нашей стороне!
– Правда, что ли? – недоверчиво спросил Кирюха. Я чувствовал, что ему так и хочется разрядить ствол, поэтому в ответ я вложил максимум убедительности:
– Правда. Слово офицера.
Не помню, когда последний раз давал эту клятву. Много лет назад, когда был молодым и еще чувствовал в ней силу. Теперь этой силы давно нет, хотя я изредка продолжаю называть себя офицером – в основном чтобы повысить авторитет в глазах окружающих.
– Все в порядке! – объявил дед. – Кирюш, опусти ружье. Теперь ясно, что они из Научного. Как тебя звать-то, служивый?
– Валера.
– Меня Степан Макарыч. – Он пожал мне руку. Рукопожатие было крепким. Чувствовалось, что физический труд для деда в порядке вещей. – А спутника твоего как величать?
– Величайте как хотите. Он по-нашему все равно не разговаривает.
Бульвум спрятал голову под капюшоном, снова сделавшись похожим на рахитичного подростка. Понимает, чертяка, что его облик вызывает у людей неоднозначную реакцию.
– Прости нас, Валерочка, – сказал Степан Макарыч. – Сам видишь, какие наступили времена, приходится держать ухо востро. Мало того что черти эти красноглазые покоя не дают, так еще люди балуют. Три дня назад ночью в поселок какая-то уголовщина заявилась. Слух шел, что шалят они на севере, по деревням шарят, не думали мы, что до нас доберутся. Свояка моего подстрелили, соболиных шкур унесли на шестьдесят тысяч. Все, что оставили после себя, – несколько окурков сигарет «Ява Золотая». Вот я тебя с этими разбойниками и перепутал.
– Знаю, о ком вы. Но больше они вас не побеспокоят, дед.
– В смысле?
– Любитель этого курева с дружком остались лежать на берегу Кара-Хема.
Степан Макарыч глянул на меня с удивлением.
– Неужели правда? Я кивнул.
– Грешно радоваться чужой смерти, – заметил он, – но эти разбойники ее заслужили.
– Точно. Заслуживали. Те еще отморозки.
Дед помахал мужику, прячущемуся за стогом:
– Антоха-а! Все в порядке, свои это! Давай в дом! Кирюш, загони снегоход в сарай к Андроновым, он близко стоит. Только следов поменьше оставляй… хотя все одно уж!
Закинув за спину двустволку, светловолосый парень прыгнул на снегоход. Дед жестом позвал нас за собой, сворачивая на незаметную тропку, проложенную вдоль штакетника.
– Вот здесь шагайте, – объяснил он. – Только сильно не топчите… хотя все одно уж, ваш снегоход целую дорогу оставил. Жаль, буря ушла, веником придется заметать.
Двигатель «Бурана» зарокотал на повышенных оборотах. Кирюша направил снегоход куда-то на другую сторону улицы. Следуя по тропке за Степаном Макарычем, мы подобрались к покосившейся избе с заколоченными окнами и заколоченным крыльцом, выглядевшей так, словно ее бросили много лет назад – по крайней мере я бы ни за что не подумал, что в ней живут люди. Обогнув угол дома и проследовав вдоль глухой стены, мы вошли через ворота в крытый двор, в глубине которого обнаружилась неприметная, утепленная войлоком дверь. Сбивая возле нее снег, дед вдруг повернулся ко мне и сказал:
– Это хорошо, что вы из Научного. Потому что не вы одни к нам явились оттуда.
Надо ли говорить, насколько я был удивлен, когда мы поднимались в сени.
Войдя в избу, Степан Макарыч повесил полушубок на крючок у порога, поверх него прицепил за ремень берданку.
– Проходи, Валерочка, так что не стесняйся! – пригласил он, оправляя на себе толстый свитер из овечьей шерсти. – И этого… товарища своего тоже зови. Мария, устрой покушать гостям.
Стоило мне переступить через порог, как продрогшие мышцы ощутили многочисленные уколы тепла. Я положил ладонь на беленую печную стенку. От кирпичей исходил слабый жар.
– По ночам топим, – пояснил дед. – Днем дым издалека виден.
Я кивнул.
Все окна в горнице были наглухо загорожены фанерой, за исключением маленького кухонного оконца позади печи, через которое виднелась главная улица. Интерьер горницы составляли пухлый диван и длинный стол с самоваром. У стены темнел старинный комод, на котором устроился телевизор «Филипс» (он сейчас не работал, а потому был накрыт кружевным платком). Рядом в рамочках висели фотографии детей и свадебных пар. Пахло стиральным порошком и щами. Людей в комнатах было немного. Возле печи хлопотала крупная молчаливая женщина в платке, встретившая меня опасливым взглядом. За перегородкой хныкал ребенок, которого успокаивал девичий голос.
В горнице, в дальнем конце стола, поблескивая стеклами очков, потягивал из богатырской кружки то ли чай, то ли самогон Григорий Львович Штильман. Живой и невредимый. Вот тебе и здравствуйте! А я мысленно похоронил его в сгоревшем вездеходе.
– Григорий Львович? – удивленно пробормотал я.
За стеклами узких очков на меня поднялись серые глаза.
– Знакомые, значит? – лукаво осведомился дед, потирая скрюченные артритом пальцы. Видимо, это была последняя из его проверок, и она окончательно расставила все по своим местам: – Ну тогда вам, наверное, есть о чем поговорить.
Точно, подумал я. Нам есть о чем поговорить. Это подтверждал и уставившийся на меня взгляд зама по науке.
Бульвум некоторое время вместе со мной разглядывал гостя из поселка Научный. Разглядывал с интересом, хотя я еще не до конца понимал, что стоит за тем или иным выражением его лица. gce-таки не человек. По поводу ожившего ученого, с которым они вместе направлялись к Улус-Тайге, я ожидал от него реплики или жеста, однако Бульвум ничего не продемонстрировал. Не снимая куртки, он юркнул за печь, где устроился на старом, обитом железом сундуке рядом с единственным не закрытым фанерой окном.
– А он с нами за стол не сядет? – поинтересовался Степан Макарыч.
– Нет.
– Может, предложить?
– Не стоит. Захочет, сам подойдет. А вообще я не знаю, ест ли он нашу пищу. Мою игнорировал.
– Судя по виду, много ему не надо, – задумчиво произнес дед. – Ну ты проходи, Валера, проходи к своему знакомому.
Я повесил шапку с фуфайкой на соседний крючок рядом с полушубком и берданкой Степана Макарыча. Отворилась дверь, и в избу зашел щурящийся приземистый мужик лет сорока. Кажется, именно он прятался за стогом. Сдернув меховую шапку, под которой оказалась голова в залысинах, он сдержанно мне кивнул и поставил двустволку в угол.
Оказавшись в горнице, я впервые за долгое время увидел свое отражение в зеркале. На меня смотрел плечистый мужик среднего роста с военной выправкой и багровым обветренным лицом. На лбу и в уголках его глаз рассыпались мелкие морщинки. Низ лица покрывала густая, как у чечена, щетина. Взгляд был усталым, но колючим и опасным. Вокруг глаз след от защитных очков.
Я пригладил торчащие волосы и пролез между столом и диваном к Штильману. За столом еще обнаружился восьмилетний пацан, лениво хлебавший щи из огромной тарелки. Новый гость вызывал в нем неприкрытое любопытство. Мальчуган таращился на меня во все глаза, из-за чего пронес ложку мимо рта. Хорошо, что он сидел далеко и не слышал всего нашего разговора.
– Ну привет, Григорий Львович, – сказал я. – Не ожидал вас здесь встретить. Я думал, что ваши косточки сейчас покоятся в остове сгоревшего вездехода. А вы тут чаек попиваете.
– Я тоже думал, что вы далеко отсюда, Валерий Павлович, – ответил Штильман дрожащим голосом.
С момента нашей последней встречи ученый сильно изменился. В бункере он показал себя типичным невротиком, однако тогда я не замечал в его глазах безумного блеска, поселившегося в них сейчас. По всей видимости, Штильман пережил серьезную психическую травму.
