— А ты бы еблась с Летовым?
— А почему такой вопрос?
— Обычный вопрос. Еблась бы или нет?
— Спрашиваешь всякую херню.
— А сосала бы у него?
— Хватит, задрал меня своими вопросами. Дай лучше диск переписать — «Звездопад».
— Не дам. Я диски из дома не выношу. Если хочешь, приноси кассету — запишу.
— Ага.
Она одевается в прихожей.
— Оставишь телефон?
— Говорю же, нет у меня телефона. Живу в общаге. Сама позвоню, если захочу.
— А если не захочу?
— То не позвоню.
— Ну, ладно.
— Пока.
Дверь захлопывается.
Я иду на кухню. На Каширке — пробка. Троллейбусы, фуры, мерседесы.
Я зажигаю газ и ставлю чайник.
Ламбада
Богачев, институтский комсорг, нажимает на кнопку «play» магнитофона «Toshiba». Играет Ламбада. Катя встает и, покачивая бюстом, начинает танцевать. Она, как и я, учится на «технологии материалов», только на курс старше: перешла на третий. Кроме нее и меня, на поездку в Германию претендуют одногруппница Кати Ирка Давыдова и парень со «сварочного производства» — его фамилию я не знаю. Нас рекомендовали преподаватели немецкого — мы единственные, кто что-то учил, остальные просто балдели. Богачев сказал, что канцлер Коль лично пообещал Горбачеву каждый месяц приглашать пятьсот человек в Германию — возраст от шестнадцати до двадцати пяти, — и мы будем первой такой группой: по пятьдесят человек от каждой республики, десять от нашей области.
Катя приближается к Богачеву и руками манит его: встань и потанцуй со мной. Тот кладет ей руки на пояс, и они движутся взад-вперед по красной дорожке секретарского кабинета. Ламбада заканчивается, следующая песня на кассете — «Есаул» Газманова.
Богачев уменьшает звук почти до нуля, садится за свой стол.
— Все, теперь — рекомендации, а то в райкоме приколупаются — и ни в какую Германию не попадете. Обидно будет, да?
Вокруг большого стола сидят все пятьдесят человек белорусской группы, в том числе я, Катя и Ирка. Парня со «сварки» не взяли — оказалось, что у него в Германии работает папа, и он там был уже несколько раз.
Второй секретарь комитета комсомола БССР обводит нас взглядом, начинает говорить:
— В общем, я без предисловий. Главное — шарить в немецком. Кто не шарит —купите какой-нибудь разговорник, а то самим будет хуже потом. Помню, ездил когда-то давно, еще в институте, в Англию. А я в школе испанский учил и в английском не шарил вообще. И со мной парень один поселился — сказал, что знает английский нормально. Оказалось — не знал ни фига. «Рашен, рашен» — и все. Приходит хозяйка, говорит, что обедать пора — а мы вообще не врубаемся, что она хочет. Это первый момент. Второй — насчет подарков. Сами ничего не просите. Все вам подарят — джинсы, кроссовки там, прочую дребедень. Но просить ничего не надо. Семьи должны быть нормальные, за этим там строгий контроль. Правда, проколы случаются. У нас ездила группа в прошлом году — там был такой Саша, тихий парень, спокойный. И попал он к какой-то немке религиозной. Она его в церковь водила все время, а когда уезжать — всем другим джинсы подарили, плеер кому-то, магнитофон, а она ему — пачку печенья. Ну, все конечно, с пониманием отнеслись, поделились, кто чем мог.
И третий момент. Вас там будут расспрашивать, ясное дело, про то, что у нас происходит, как люди живут, и тэ дэ, и тэ пэ. Так вот, чтоб глупости не говорили, вроде того, что ездите в Минск за колбасой и так далее. Все понятно? Сопровождать вас будет Петренко Игорь Сергеевич, прошу любить и жаловать.
Бородатый дядька встает, кивает.
— Только будет он без бороды — как на фото в загранпаспорте. Ну, удачно вам съездить.
Самолет снижается. Видны домики, крытые черепицей, едущие по автобану машины. Все — маленькое, как игрушечное. Оля, не отрываясь, смотрит в окно. Я, чтобы больше увидеть, прижимаюсь к ней слишком близко. Она не обращает внимания.
Оля учится на филфаке нашего пединститута, старше меня на год. Я приметил ее еще в Минске, когда она старалась отколоться от могилевской группы, показать, что не с ними. Я ее понимаю — слишком много колхозников и идиотов.
Автобус везет нас в Гамбург на мюзикл «Кэтс». С некоторыми едут «гостевые родители», моя Дорис и Олин Хельмут. Мы с Олей сидим на одном сиденье, Хельмут и Дорис — тоже вместе, через проход.
В начале салона Катя развлекает народ:
— А теперь я исполню вам песню голосом нэпманской шлюхи…
Она начинает пытаться петь. Хельмут, наклонившись к нам с Олей, что-то говорит. С небольшой задержкой я понимаю:
— Эта девушка что, пьяна?
Оля пожимает плечами и улыбается. Она говорила, что Хельмут — хороший семьянин и отец, что они втроем, с его трехлетним сыном играют во всякие игры.
Возвращаемся из Гамбурга. «Кэтс» не произвел на меня впечатления вообще. Дядьки и тетки в кошачьих шкурах танцевали и пели на непонятном немецком, было похоже на советские мюзиклы по телевизору. А Оле понравилось, она даже подходила в антракте к сцене, где актеры давали автографы, и главный кот расписался ей на билете.
За окнами куски леса чередуются с одинокими домами. Выезжаем на равнину. На небе — почти полная луна и клочья серых облаков.
Оля говорит:
— Представь себе, что все это происходит много лет назад, и где-то там, за теми холмами, живут первобытные люди, которые охотятся на мамонтов…
Это первая глупость, которую она говорит за все время поездки. Я не слушаю, просто смотрю в окно. По другой стороне автобана, двигаясь нам навстречу, пролетают машины с зажженными фарами.
Оля трогает мою руку, медленно проводит по ней своей ладонью, потом берет средний палец и начинает сжимать. Я придвигаюсь поближе, тянусь губами к ее лицу. Она отстраняется.
— Я не хочу здесь, при всех…
— Ну а где?
— Не знаю.
Она пожимает плечами.
— Придумай что-нибудь.
Постучавшись, Дорис заходит в комнату.
— Вова, тебя к телефону.
