— Клим, ты книжку возьмёшь с собой, да?
Я не стал притворяться.
— Конечно…
Он спросил ещё тише:
— А меня?
Я обмяк. Вот ещё подарочек…
— Пузырёк. Но я же сам ничего не знаю. Как всё получится… Куда ты со мной…
Он прошептал книжную фразу:
— Хоть на край света…
И заплакал.
Ну, что я мог сделать? Бросить его и после маяться всю жизнь? У меня на совести и так было уже одно предательство — уничтоженное письмо…
Мы ушли среди ночи. Ночь была светлая, начало июня. Мы выскользнули из спального корпуса, пробрались за гараж. Там, недалеко от места, где незнакомец передал мне конверт, был в изгороди пролом. Через полчаса мы оказались на железнодорожной станции. Забрались в электричку в пустой вагон с тусклыми лампочками. Никто нас не заметил, не выгнал. Ещё через час мы оказались в столице.
Раньше я никогда не бывал в бегах (потому что внутри оставался «домашним мальчиком»). Но от других слышал, конечно, немало о беспризорной жизни. Знал, что в громадной столице немало такого «вольного» народа и что «не пропадёшь, если думалка на плечах в рабочем режиме». И что найти сбежавших пацанят очень трудно, да никто и не станет искать. Разве что случайно вляпаешься…
Несколько суток мы болтались по рынкам, свалкам и задворкам складов. Выпрашивали (а раза два и стащили на базаре у южан) еду. Ночевали в ящиках за какой-то фабрикой, укрывались изодранными мешками. Пузырёк не жаловался. Только иногда смотрел виновато: «Я для тебя обуза, да?» Я обещал ему, что вот осмотримся, устроимся продавать газеты или разгружать мелкие товары, подзаработаем деньжат и рванём на Юг, поближе к тёплому морю и кораблям. Грин-то крепко сидел внутри у меня. Да и у Пузырька, видать, тоже. Каждый раз в ответ на мои слова Пузырёк радостно кивал.
Но вместо южных стран мы оказались в крепкой компании беспризорников.
Однажды на привокзальном рынке к нам подошёл парнишка чуть постарше меня, решительный, неплохо одетый, с цепкими глазами опытного человека. Спросил дружелюбно:
— Вы дикие, да?
— Сам ты дикий, — малость ощетинился я.
— Да ты не гоношись. Я в том смысле, что не столичные и без коллектива. А в одиночку здесь долго не живут, закон джунглей. Хотите в нашу бригаду? Сытые будете…
Я глянул на исхудавшего чумазого Пузырька. Мы не ели со вчерашнего дня. Я сказал:
— Хотим…
Бригада оказалась не такая, как я представлял «кодлы» беспризорников. Никто не ходил оборванцем, никто не «кололся», не нюхал клей. Даже курить разрешалось только старшим. Ну, я-то уже мог, если бы захотел, а Пузырёк — ни-ни…
Было нас человек пятнадцать. Пацаны лет от семи и до четырнадцати. Кто-то исчезал, на его месте появлялись новички, но «ядро» оставалось долговременным. Жили мы в подвале обшарпанной девятиэтажки, она стояла в глубине двора недалеко от Стрелецкого вокзала. Подвал был обширный, со всякими закутками. Горело электричество, работал водопровод. Стоял в углу портативный телевизор. Была даже бетонная конура с унитазом и самодельным душем. В общем, не притон, а общежитие. Спали мы на топчанах, на разболтанных раскладушках, на разбитых диванах, притащенных со свалки. Постели полагалось заправлять одеялами, кусками парусины, старыми оконными шторами — у кого что было. За порядок и чистоту отвечала крашеная симпатичная девица, которую звали Марлен (совсем не похожая на жительницу трущоб). Она любила тискать младших ребят, следила, чтобы мы умывались, чистили зубы и раз в неделю ходили под душ. Но Марлен была не главная, она была подружка «бригадира». Они жили вдвоём в отдельном «бункере».
Командовал бригадой парень лет двадцати по имени (или по кличке) Морган. Он в самом деле был похож на пирата Моргана из американского кино «Карибские паруса». Худой, с тёмными усиками, с продолговатыми непонятными глазами. Иногда они были обыкновенные, даже ласковые, но если кто-то делал что-то не так… ого, какие становились глаза!
Впрочем, не всегда Морган злился на провинившихся. Иногда говорил добродушно: «Отшлёпаю, голубчик…» Казалось бы, шутка, но провинившийся обмирал.
В общем, Морган держал нас в строгости. Мы «работали» целыми днями. Выпрашивали у пассажиров на перроне, у прохожих на улицах деньги, рассказывали при этом трогательные истории, будто «я вовсе не беспризорный, а просто так получилось, что папа погиб на стройке, мама в больнице, а я приехал в столицу за помощью к тёте, а она здесь уже не живёт, и надо как-то добираться обратно в свой город…». Ну, или ещё что-нибудь душещипательное. Главное — придумать жалостливо и правдоподобно, тогда многие верили. Я умел придумывать такие «сюжеты», и Морган меня ценил.
Он запрещал ходить «на работу» оборванцами. «Сейчас таким не доверяют. Жалеют попавших в беду, но не любят тех, кто скатился на дно. И я вам скатиться не дам, нашей славной Империи маргиналы не нужны».
Почему-то Моргану не нравилось, когда старшие часто общаются с малышами. Поэтому я и Пузырёк не всегда бывали вместе. Пузырёк стал ходить с другим таким же «малявиком», только ещё более затюканным и боязливым. Звали того Тюнчик. (Я догадывался, что Пузырёк пересказывает Тюнчику гриновские истории; не знаю только, понимал ли Тюнчик хоть что-нибудь.) Они, когда отправлялись за «уловом», изображали братишек, отставших от родителей на вокзале. «Мы пошли в милицию, а там на нас накричали и хотели остричь машинкой. Мы убежали… Дайте, пожалуйста, денежек на билет до Степановска, там наш дом…»
Детки были совсем «мамины-папины», в аккуратных костюмчиках и новых сандалетках, в которые их обряжала Марлен. Взрослые совали пацанятам деньги, даже не подумав: кто таким мелким продаст билеты?
Все собранные деньги полагалось сдавать лично Моргану. До последнего грошика. Иногда он выдавал нам кое-что на мелкие расходы и обещал, что к сентябрю «подведёт баланс» и тогда каждому выдаст заработанный за лето «справедливый процент». А пока…
Помню, как один раз он, принимая выручку, вдруг похлопал по широким джинсам девятилетнего Зяблика и вытащил у того из кармана пятирублевую монетку. Улыбнулся. Нехорошо так.
— А это что, детка?
Даже при жёлтой лампочке видно было, как Зяблик побелел.
— Я… она нечаянно… Она застряла… Я не хотел… Я не заметил…
— На запчасти захотел, мальчик? — прежним улыбчивым тоном спросил Морган.
— Я… нет! Я больше… никогда…
— Иди, Зяблик, — сказал Морган. — Я подумаю, что с тобой сделать…
Ничего он с Зябликом тогда не сделал, но все видели, как несколько дней бедняга мается от страшного ожидания. Это было хуже, чем немедленная кара.
На следующее утро я пошёл за «уловом» вместе с Юркой Лунатиком, пацаном лет двенадцати, как я. Кажется, я Лунатику чем-то нравился, он то и дело старался оказаться рядом, даже раскладушку свою в бункере перетащил поближе к моему топчану. И сейчас, похоже, был доволен, что мы вместе.
Я спросил:
— А чего это вчера Морган про какие-то запчасти Зяблику на темечко капал? Это как?
Лунатик выкатил глаза, часто задышал от возбуждения.
— А ты не знаешь?.. Ну, Гриня, ты лох… Не обижайся. Говорят, у Моргана договор с клиникой. С тайной. Если там нужен донор для пересадки, он туда может кого-нибудь из пацанов, особенно из мелких… Потом говорит: устроил на усыновление… А по правде распотрошат такого на детальки для богатых больных деток. Одному сердце, другому почки, третьему селезёнку… А могут что-нибудь перепутать,
