Часы вплетали свое увесистое тиканье в стрекотанье и щелканье других механизмов.
Геннадий Маркович встряхнулся.
- Я сейчас приготовлю вам яичницу.
- Ой, нет, спасибо! Нам пора, - спохватился наконец Ивка.
- Приготовь, приготовь, - сказал Арунас. - У нас сегодня за весь день было пять капустных пирожков на троих.
Ивка вопросительно посмотрел на меня. А мне уже не хотелось уходить. 'Подождем', - сказал я взглядом.
Геннадий Маркович скрылся за дверью. Арунас забрался с ногами в большущее кресло, такое же клеенчатое, как диван. Такое же старое - с трещинами и дырками в обшивке. Виновато улыбнулся и лег щекой на подлокотник.
За дверью потрескивало. Наверно, там была кухня с плитой.
Геннадий Маркович появился опять. Он был подпоясан широким полотенцем.
- Сейчас, сейчас, друзья мои, все будет готово…
Ивка вдруг сказал:
- У вас здесь будто в коробке со стрекозами. Будто крылья и лапки скребут во всех углах.
- Да?.. Да. Ты прав. Но я этого уже не замечаю, привык. Для меня здесь - тишина. Видите ли, тишина может слагаться из разных звуков, как свет слагается из разноцветных лучей спектра. Здешние звуки - это, так сказать, отдельные лучи времени. А время само про себе совершенно бесшумно. Про это есть примечательные стихи:
И поступь и голос у времени тише
Всех шорохов, всех голосов.
Шумят и работают тайно, как мыши,
Колесики наших часов…
- Это Маршак, - сказал я. - У него много стихов про время.
- Совершенно верно!.. Удивительно, что ты знаешь такие стихи. Я был уверен, что детям Маршак известен лишь своими сказками.
- А я нетипичное дитя, я бабушкин внук. Она всю жизнь моя главная воспитательница. А у нее две главные книги - Евангелие и 'Лирика' Маршака. Она мне маленькому читала по вечерам… Я из этих стихов многое до сих пор помню.
- Похвально… А из Евангелия?
- Ну… Нагорную проповедь. А еще то, что в начале было Слово и все на свете началось с него…
- Не так уж мало, - вежливо вздохнул Геннадий Маркович. Видимо, считал, что мало.
- А те стихи продолжаются так:
Лукавое время играет в минутки,
Не требуя крупных монет…
- Да-да!
Глядишь - на счету его круглые сутки,
И месяц, и семьдесят лет…
Это, Саша, про меня. Семьдесят лет стукнуло в прошлом году… А вроде бы все пролетело за сутки. И детские годы вспоминаются так, словно были вчера. Даже ярче, чем война… Вы представляете, друзья, до сих пор чувствую кожей, как прилипают к мокрому животу песок и галька, когда накупаешься до дрожи и с размаху пузом на горячий от солнца берег… О! Яичница! - Он кинулся за дверь.
Скоро Геннадий Маркович вернулся. В одной руке он держал за длинную рукоять сковороду, в другой полотенце. И махал им над головой. Потому что от сковородки тянуло чадом.
- Слегка подгорела, когда мы увлеклись лирикой. Ну, не беда. Нэлик, душа моя, принеси-ка вилки и хлеб… О, да ты уже!
'Уже' - это не значит, что Арунас принес вилки и хлеб. Он спал. Он раскинулся в кресле, будто тряпичная кукла. Глаза были прикрыты лишь наполовину. Мне даже не по себе стало: будто неживой. Но слегка шевелились губы.
- Не надо его трогать, - шепотом сказал Геннадий Маркович. - Это с ним случается. Устанет и валится как подкошенный… Я приготовлю ему потом, отдельно. А это съедим сейчас. Давайте прямо со сковороды.
Мы принялись жевать глазунью. Ничего, что пережаренная и с дымом. Проголодались.
- Он вам поведал свою историю?
Ивка кивнул с набитым ртом. Я тоже.
- Ума не приложу, как с ним быть… - Геннадий Маркович оглянулся на Арунаса опять. - Вы видите, какой он? Господи… Его лечить надо, а кто его возьмет в больницу без документов? Он все время боится, что его заберут в детприемник…
Ивка отложил вилку.
- Моя мама работает медсестрой. У нее есть хорошая подруга, она детский врач. Хотите, я попрошу маму договориться?
- Да? Это было бы чудесно!.. А то ведь полная, так сказать, беспросветность…
- Только она сейчас в отпуске. Но через две недели, я думаю, все получится.
- Ох, я боюсь даже надеяться.
- Не бойтесь, мама постарается. Она ведь… ну, она понимает…- Ивка сказал это и будто засмущался. И заторопился: - Ой, мне к шести часам обязательно надо домой. Я Соне обещал, она одна там…
- Да, Геннадий Маркович, нам пора… - Я решительно встал и посмотрел на часы: 'Не скучайте тут…'
- Но вы ведь не исчезнете навсегда, голубчики? А?
- Нет, мы же пообещали, - сказал Ивка.
По дороге к трамваю я спросил:
- Ивка! Ну и что же, что твоя мама в отпуске! Может быть, она сможет договориться с тем врачом не откладывая?
- Дело не в маме. Та врач, Полина Евгеньевна, в отпуске. И уехала к дочери в Тобольск. В том-то и дело. Иначе бы я перебрался к ней. Мы ведь хорошие знакомые…
- Как перебрался? Зачем?
- Ну, пока мама и Соня ездят…
- А ты разве не едешь с ними?
- Я не еду. Втроем это слишком дорого. Решили, что пусть Соня. Они с мамой заедут в Нижний Новгород, к Галине Антоновне. Ну, к Жениной маме. У Галины Антоновны дочка такая же, как Соня. Женина сестра. Они с Соней, наверно, подружатся…
- А ты как? Будешь тут один?
- Соседка сказала: 'Буду за ним присматривать'. Это за мной…
- Значит, ты не едешь. Это хорошо…
Ивка глянул удивленно и грустно. Он не считал, что это хорошо.
- Ивка…
- Что?
- Нет, ничего. Потом… Мы скоро увидимся, я к тебе приеду.
- Правда?
- Теперь это самая настоящая правда!.. Может быть, даже завтра… Смотри, твой трамвай!
Я помахал вслед трамваю, на котором уехал Ивка, и… зашагал обратно. К дому Геннадия Марковича. Скажу ему, что забеспокоился: не остановились ли часы? Хотя не в часах было дело. Вернее, не только в часах. Мне показалось, что я ушел, не доделав какое-то дело. Не сказал что-то важное. Словно там от меня чего-то ждали, а я обманул, сбежал поскорее. Ну, это было смутное ощущение. А еще была тревога. Я помнил, как беспомощно лежал в кресле Арунас. Совсем как неживой. А вдруг… и правда неживой?
Теперь я уже не мог себе сказать: 'Что тебе этот Арунас? Таких тысячи…'
