'Наелся?'
'Нет, глотать больно…' - И глаза у него слишком блестящие. Я потрогал лоб - батюшки мои! Наверно, под сорок…
'Ложись, - говорю, - на диван'. И мокрое полотенце ему на голову. А сам думаю: 'Ладно, если ангина, а если дифтерит? Об этой заразе только и говорят в разных медицинских передачах… Врача вызывать? А что я скажу в поликлинике? Я даже не знаю, где она, детская-то…'
- И медицинский полис потребовали бы.
- Возможно… А он опять про мои мысли догадался:
'Только не надо врача. Меня в детский приемник заберут… У меня быстро все пройдет, вы не бойтесь…'
Ну и правда, жар быстро прошел у него. Только вялый он сделался, взмок и еле языком вяжет:
'Вы не бойтесь, я полежу немного и пойду'.
'Куда же ты пойдешь?'
Молчит.
Я говорю:
'Рассказывай, кто ты и откуда'.
Вот тогда он слабым голосом и выложил мне свое жизнеописание… А потом предупреждает тихо, но решительно:
'Только не отдавайте меня в милицию. Опять затаскают по приемникам. Я через это уже прошел…'
'Ну а где жить-то будешь?'
Вот тут-то он и сказал:
'А можно у вас? Хоть немного. Я вам помогать буду…'
Я, наверно, проявил слабость характера. Но сказать 'уходи'… Понимаешь, Саша, язык у меня не повернулся…
Мы уже не стояли у дверей, а сидели на диване напротив часов. Они качали медный маятник. Все, мол, понятно, мы на своем веку и не такое видали.
Геннадий Маркович правду сказал: не было у него большого опыта, как общаться с детьми. Те, кто думают, будто умеют это, разговаривают с мальчишками… ну, как с мальчишками. А Геннадий Маркович говорил со мной, будто со взрослым соседом, который зашел его проведать. Делился заботами. Я не удивился бы, если бы он вдруг сказал мне 'вы'.
Нет, на 'вы' он не обращался, но разговаривал всерьез. И с горечью.
- С тех пор я живу в страхе. Он то валится с очередной хворью, то исчезает до позднего вечера и я не могу найти себе места… Однажды приходит с огромным синяком. Говорит, что продавал газеты и его побили другие мальчишки. Конкуренты, так сказать.
'Зачем ты, - говорю, - полез в это дело? Тоже мне коммерсант'.
А он:
'Заработать хотел. Вы и так вон сколько на меня тратите…'
Господи, да какие тут траты! Разве в этом дело? Я просто не знаю, как быть. Придет осень, ему надо в школу, а у него же никаких документов! И кто я ему? Не родня, не опекун. Мне скажут: какое вы имеете право держать у себя чужого ребенка? И ребенок - опять в бега. А я… во-первых, как-никак отвечаю теперь за него. Да и привязался уже, надо сказать. Вроде как родная душа появилась на старости лет… Но что я могу? Его надо учить, надо лечить…
Я сидел - без вины виноватый. Чем я мог помочь? Привести домой юного беженца и сказать: 'Можно он будет жить у нас?' Представляю круглые от ужаса мамины глаза: 'Для начала он перезаразит нас чем только возможно! А потом унесет из квартиры последнее!' А отец? Пожмет плечами: 'Мы не можем облагодетельствовать всех несчастных. Это дело государства'. Даже бабушка и та, скорее всего, жалобно охнет: 'Алик! Мы же и без того еле сводим концы с концами…'
Я нерешительно сказал:
- Ну, насчет 'лечить' Ивка ведь обещал…
- Ты думаешь, этот мальчик говорил всерьез?
- Да. Ивка такой. Он зря не говорит… Может быть, мама его сумеет выхлопотать Арунасу медицинский полис. Это ведь уже будет документ. По нему можно, наверно, выписать и другие. Вы можете сказать всякому начальству, что Арунас ваш родственник и никого у него больше нет, потому что беженец…
- Сказать-то я могу… Я много чего могу. Кроме одного… Мне семьдесят второй год. В этом возрасте люди идут по жизни, как по минному полю. Сегодня есть человек, а завтра…
- Ну, зачем вы так! Прямо как моя бабушка… Иногда люди и до ста лет живут!
- Я, Саша, часовой мастер. Я умею слушать механизмы. Бывает, что часы останавливаются из-за отдельной поломки. А бывает, что у механизма общая усталость. Он состарился целиком. Заводишь его, а он через минуту останавливается. Толкнешь, он тикнет два раза, и опять тишина… Вот и я теперь такой же. Мой маятник ходит туда-сюда по инерции. Но в любой момент может случиться такое, когда ремонт уже бесполезен. И тогда что?.. Я могу завещать ребенку убогое это жилье, остатки коллекции, но куда он денется один? Кому они сейчас нужные такие? В этом обалдевшем от зла и равнодушия мире…
'В Озме…'
Я по-прежнему не знал, что сказать (а свернувшийся калачиком Арунас все так же бесшумно спал в кресле).
Геннадий Маркович с трудом поднялся с дивана.
- Саша… ну, ты, значит, еще зайдешь к нам, да? И твой брат…
- Брат?
- А разве Ивка не братишка твой? Вы так похожи… Не внешностью, а… внутренне, так сказать. Извини, если ошибся…
- Да нет, все правильно, - неожиданно сказал я. - Конечно, мы придем, Ивка же обещал. И я… Надо ведь и часы будет проверять… Если они остановятся, вы не думайте, что это плохая примета. Это значит, опять к вам пробрался Квасилий. Ему триста лет, а характер как у маленького…
И я заспешил домой.
Дома была паника.
- Где ты был?! Отвечай: г д е т е б я н о с и л о? - Это мама.
- Оставьте женские эмоции. Вот он, жив и благополучен, и со спокойной совестью… - Это папа. Сдержанно, однако с облегчением в душе (я же вижу).
А бабушка:
- Тебе не стыдно? Сказал, что пойдешь к Вячику, не показал у него носа и пропал до вечера!
- Ба-а… Мы с Ивкой ездили на кладбище.
- Что?.. Ну, допустим… Ну, я понимаю… А разве нельзя было позвонить откуда-нибудь из автомата?
- У меня же ни жетона, ни денег…
Отец сказал, что за такое время можно было съездить не только на городское кладбище, но даже на Новодевичье в матушке-столице. И пошел из кухни.
- Ба-а! Ивкина мама и Соня послезавтра уезжают к Мите, а потом еще в Нижний. А на Ивку не хватило денег, его оставляют почти одного. Ну, с соседкой. Пусть он лучше поживет у нас, а? - Это было главное, что я хотел сказать.
Бабушка и мама посмотрели друг на друга. Отец остановился в дверях.
- По-моему, здесь нет вопроса, - суховато сказала мама. - Как можно оставлять ребенка одного? Или даже с соседкой. У соседки наверняка хватает своих проблем…
- Я сейчас же позвоню Стоковым, - решила бабушка.
- У них же телефон не работает! Я завтра съезжу сам.
- Телефон работает. Я уже звонила им, когда разыскивала тебя… по всему городу. Ивкина мама, к сожалению, не знала, что ты укатил вместе с ним…
