— Что вы хотите этим сказать?
— Сядьте, генерал. Хочу кое-что вам объяснить, и будет лучше, если вы выслушаете это сидя. Возможно, смерть, о которой вы тут так красочно рассуждали, была бы для вас предпочтительнее того, что вам уготовано.
— Лжец! — завопил Эрих Ляйфхельм четыре минуты спустя после начала разговора, хватаясь руками за подлокотники бархатного кресла. — Лжец, лжец, лжец! — выкрикивал он с налитыми кровью глазами.
— А я и не рассчитывал, что вы поверите мне на слово, — спокойно проговорил Джоэл, стоя посреди просторного, заставленного книжными полками кабинета. — Позвоните в Париж Бертольдье, скажите, что до вас дошли весьма неприятные слухи и вам нужно кое-что выяснить. Скажите ему без обиняков: вы узнали, что, пока вы были в Эссене, он и Абрахамс навестили меня в вашем имении под Бонном.
— И как я узнал об этом?
— А вы скажите им правду! Они подкупили охранника — не знаю, какого именно, я его не видел, — и тот впустил их ко мне.
— Они обратились к вам, потому что считали вас агентом Делавейна?
— Так они мне сказали.
— Но вам же вкатили наркотики! И они слышали, что вы тогда говорили!
— И все же у них остались подозрения. Вашего врача они не знают, а англичанину не доверяют. Говорить о том, что они не доверяли вам, по-видимому, излишне. Они подумали, что это чистая мистификация, и поэтому решили о себе позаботиться.
— Невероятно!
— А что здесь невероятного? — сказал Конверс, усаживаясь за стол по другую сторону от немца. — Как я получил всю информацию? Откуда, если не от Делавейна, я узнал, на кого мне следует выходить? Вот как они рассуждали.
— Они считали, что это сделал Делавейн? Но зачем бы он на это пошел? — удивился Ляйфхельм.
— Теперь-то я понимаю, в чем тут дело, — быстро прервал Джоэл, стараясь не упустить еще одну открывшуюся возможность. — Делавейн — человек конченый. Оба они признали это, когда поняли, что он — последний человек, на которого я стал бы работать. А может, они просто решили бросить мне несколько крох от щедрот своих, прежде чем отправить на тот свет.
— И это следовало бы сделать! — воскликнул некогда самый молодой фельдмаршал третьего рейха. — Естественно, вы и сами это понимаете. Кто вы такой? Кто послал вас? Вы и сами не знали этого. Вы называли какие-то случайные имена, говорили о списках, о больших деньгах, но не сказали ничего существенного. Так кто же все-таки попытался внедриться в наши ряды? Поскольку нам так и не удалось это выяснить, из вас следовало сделать fauliger Abfall.
— Не понял.
— Гниль, падаль, до которой никому не хочется дотрагиваться, чтобы не схватить заразы.
— И вам это удалось.
— Да, это моя заслуга, — удовлетворенно произнес Ляйфхельм. — Этим занималась моя организация. Все тут было мое.
— Я доставил вас сюда не для того, чтобы обсуждать ваши достижения. Я хочу спасти свою жизнь. Вы можете это сделать — те, кто послали меня сюда, либо не могут, либо не хотят заниматься этим, но вам это под силу. Мне нужно только убедить вас, что это выгодно нам обоим.
— Каким образом? Внушая мне, будто Абрахамс с Бертольдье вступили в сговор за моей спиной?
— Мне незачем внушать вам что-либо, достаточно, если я повторю вам их собственные слова. Прошу учесть, они были уверены, что я покину ваши владения только в виде трупа, стану, так сказать, жертвой зверского убийства в окрестностях вашего поместья. Впрочем, нет! — Конверс вдруг резко вскочил с кресла. — Нет! — воскликнул он с чувством. — Позвоните своим французским и израильским союзникам, вашим товарищам по “Аквитании”. Если хотите, можете ничего им не говорить, просто вслушайтесь в их голоса — и все поймете. Хороший лжец тонко улавливает ложь, а вы — лжец превосходный.
— Вы меня оскорбляете.
— Как ни странно, я считаю это комплиментом. Именно поэтому я и решил вручить вам свою судьбу. Я считаю вас способным выиграть эту игру, а после всего, что выпало на мою долю, я хочу оказаться на стороне победителя.
— Почему вы говорите мне это?
— Да бросьте вы, давайте рассуждать здраво. Абрахамса терпеть не могут, он оскорбляет каждого — в Великобритании, Америке, в Европе, — кто хоть в чем-то не соглашается с экспансионистской политикой Израиля. Даже его милые соотечественники не в силах заставить его заткнуться. Правда, они подвергают цензуре его печатные выступления, но он продолжает орать где угодно. Его не потерпит ни одна межнациональная федерация.
Нацист быстро кивнул.
— Ни одна! — прокричал он. — Это самый мерзкий, самый отвратительный тип на всем Ближнем Востоке. И к тому же — еврей. Но как с ним можно сравнить Бертольдье?
Прежде чем ответить, Джоэл выдержал длинную паузу.
— И все-таки я их сравниваю, — сказал он наконец. — Вспомните его манеру вести себя. Это властный, высокомерный человек. Он мнит себя не только великим стратегом, но и олицетворением государственности, творцом истории, возвышающимся, подобно Богу, над всеми людьми. Смертным нет места на его Олимпе. И притом он — типичнейший француз. На данное столетие англичанам и американцам за глаза хватит и одного де Голля.
— Ваши соображения не лишены логики. Он и в самом деле ужасный эгоцентрик, которого могут терпеть только французы. В нем сконцентрированы все недостатки этой нации.
— Ван Хедмер вообще не в счет, только если потребуются полезные ископаемые Южной Африки.
— Согласен, — сказал немец.
— Иное дело — вы, — быстро продолжал Конверс, снова усаживаясь в кресло. — Вы сотрудничали с американцами и англичанами в Вене. Вы содействовали проведению оккупационной политики и добровольно подготовили материалы обвинению США и Англии на Нюрнбергском процессе. И наконец, вы представляли Бонн в НАТО. Кем бы вы ни были в прошлом, вы завоевали признание. — Джоэл снова сделал паузу, а когда заговорил, в голосе его звучали нотки почтительности. — Поэтому, генерал, вы должны победить, а значит, только вы и можете спасти мне жизнь. Остается лишь объяснить причины, по которым вам следовало бы это сделать.
— Что ж, попытайтесь.
— Но сначала — позвоните.
— Не будьте идиотом и не считайте меня таковым. Не будь вы уверены в том, что говорите, вы бы так не настаивали, а значит, вы говорите правду. Если уж они, эти Schweinhunde [222] , вздумали объединиться против меня, зачем оповещать их о том, что мне это известно! Итак, что они говорили?
— Вы будете убиты. Они не хотят услышать обвинения в том, что отдали в руки нациста контроль над Западной Германией. Даже в самой “Аквитании” начнутся крики о “грязной игре”, что неизбежно приведет к расколу. Ваше место займет более молодой человек, который думает так же, как они, но не связан с нацистами. Однако не тот, кого вы рекомендуете.
Ляйфхельм сидел в мягком бархатном кресле, его сухое, но все еще крепкое тело было неподвижно, на бледном, словно алебастровая маска, лице горели пронзительные светло-голубые глаза.
— Значит, новый Священный союз [223] , — холодно проговорил он, почти не разжимая губ. — Вульгарный еврей и разложившийся главарь французских альфонсов осмелились выступить против меня?
