рассосалась. Прочие лавки тоже оказались заперты или уже закрывались. Катя с тоской посматривала на витрины. Подумать только, побывать в Италии, столице моды, — и так себе ничего и не купить! А завтра их уже здесь не будет — Лелик тащит ее — с ума сойти! — в Испанию, в Барселону.
Словно подслушав ее мысли, юноша пробурчал:
— Ничего, в Барселоне отоварка еще лучше. И дешевле все намного.
— Слушай, забудь ты это ужасное слово! — цыкнула на племянника Катя.
— А что в отоварке ужасного? — изумился племянник.
— Да то! ОТОВАРИВАЮТСЯ — на рынке. А в Италии — НАСЛАЖДАЮТСЯ. А я из-за тебя даже колготок здесь не купила… И вообще, — Катя нахмурилась, — скачем с тобой как блохи, ничего толком даже рассмотреть не успеваем.
Хотя, откровенно признать, ее тоже постепенно начало захватывать их большое приключение — водоворот городов, лиц, загадок…
Постепенно толпа на виа Мадзини становилась менее густой — зато в кафе, в том числе в знакомом им «русском» под названием «М27», явно прибавилось посетителей.
Наконец они, впервые за день, дошли до противоположной оконечности виа Мадзини и обнаружили там искомую пьяцца делла Эрбе, где ожидалось свидание с господином Брасселини. Площадь оказалась прелестной: вытянутый в длину прямоугольник замыкали крашенные во все цвета радуги средневековые дома. За столиками прямо на площади сидели, игнорируя вечернюю прохладу, многочисленные веронцы и гости города: большинство спасалось под открытым небом от недавно вступившего в силу декрета о запрете на курение везде и всюду, включая рестораны и кафе. Посреди площади, один за другим, возвышалось несколько уютных памятников. У каждого из них роилась молодежь.
У одного из памятников — фонтанчика с древнеримской женщиной — Катя с Ленчиком приметили синьора Брасселини. Он уже успел где-то переодеться — скинул свой дневной смокинг, однако выглядел по-прежнему элегантно: черное пальто нараспашку, зеленоватый свитер и идеальные стрелки на идеальных брюках. Об обуви и говорить нечего: похоже, каждую пару модный обувщик если не тачал себе собственными руками, то ее, по крайней мере, изготавливали по мерке его ноги.
— Буэна сера, синьор Брасселини, — лукаво улыбаясь, подала ему руку Катя. Три только что выпитых кампари придавали ей вдохновения.
— Буэна сера, синьорина, вы по-прежнему прекрасны. — Паоло задержал ее ладонь в своей теплой руке, а затем, поклонившись, во французской манере поцеловал ее. Чего греха таить, было это весьма приятно, даже что-то вроде истомы разлилось вдоль позвоночника Кати. Но вот Паоло уже выпустил (жаль!) ее руку и со всей серьезностью поздоровался с племянником по-английски: — Добрый вечер, молодой человек.
— О нашей с вами встрече на борту «вапоретго», — со всей своей английской изысканностью отвечал юноша, — я сохранил самые теплые воспоминания.
— О, какой у вас блестящий английский! — пробормотал миланский модник — причем не покровительственно, а с некоторой даже завистью.
Когда с ритуальными комплиментами было покончено, Брасселини промолвил:
— Давайте я покажу вам площадь, а затем мы все вместе отправимся обедать. Вы не против?
Ленчик за спиной синьора сделал Кате одобрительную гримасу: мол, пообедать никогда не помешает.
— Замечательно! — воскликнула Катя.
— Смотрите: фонтан, у которого мы встретились, насчитывает без малого пять веков. А эта печальная девушка, украшающая его, происхождение свое ведет из Древнего Рима, ее называют «Веронской мадонной»…
Они прошли метров пятьдесят по центру площади. На синьора Брасселини обращали внимание многие девушки — впрочем, как и многие молодые люди на Катю, — и это, взятое вместе, означало, что жизнь прекрасна.
Другой памятник представлял собой железный столб с привязанными к нему ручными и ножными кандалами.
— А это так называемая берлина. Сюда, к этому столбу, в Средние века привязывали осужденных преступников — а затем чернь закидывала их гнилыми фруктами.
— Что за средневековая дикость! — громко возмутилась Катя. Положительно, кампари до сих пор бурлило в ее крови.
— А вот теперь, дорогие Катьюша и Лео, посмотрите направо. Видите, под аркой привешена кость?
— Неужели останки преступника? — юмористически ужаснулась Катя.
— О нет, — со смехом отвечал синьор Брасселини, — это всего-навсего бивень. То ли мамонта, то ли слона. Место так и называется — Арка делла Коста, то есть «арка ребра»… А вот, смотрите, знакомый вам по Венеции вездесущий лев, символизирующий небесного покровителя области Венето (куда и Верона входит) — святого Марка. Ну и, наконец, с другой стороны площади, — Паоло простер руку, — вы видите самую древнюю в городе постройку: то, что осталось от древнеримского форума…
— Умеете вы, итальянцы, сохранять памятники истории и культуры, — с завистью заметила Катя.
— Впрочем, господа, я заговорил вас. Наша экскурсия окончена, мы идем обедать.
Таверна, куда повел странников синьор Брасселини, оказалась не такой понтовитой, как вчерашний «Харрис-бар»: видимо, обувщик, учтя присутствие Ленчика, решил сэкономить. Впрочем, здесь Кате понравилось больше, чем во всемирно известном венецианском заведении. Веселенькие скатерти на столах, прикольный официант с бритым наголо черепом и в маленьком оранжевом галстучке.
В качестве antipasto[29] синьор Брасселини заказал дыню с пармской ветчиной — «вот увидите, это будет вкусно». «На первое» (ilprimo — именно таким был порядок в итальянском меню) они выбрали разные виды паст (то есть, попросту говоря, макаронных изделий) с начинками. И, наконец, на второе (il secundo) обувщик посоветовал им заказать vongole veraci, то есть морских ракушек в соусе: «Верона хоть и далеко от Адриатики, но как раз в этом заведении их готовят лучше, чем в любом ресторанчике на самом берегу. И могу дать вам гарантию: еще сегодня утром эти ракушки плавали (или что они там делают?) в Адриатике».
Сдобренный литровым графином домашнего вина («лучшее в городе!»), обед протекал в теплой, непринужденной обстановке. Синьор Брасселини, шутя, раскрывал тайны модельного бизнеса: «У Наоми Кэмпбелл, можете себе представить, така-ая нога, что на одной только коже можно разориться!»
На удивление Кати, Ленчик тоже не сидел букой. Юноша рассказывал, смеялся шуткам, сам шутил — порой и остроумнее синьора. У Кати иногда даже, под воздействием vino della casa, возникало абсолютно ложное, но такое приятное чувство, что мужчины, словно два глухаря на току, соперничают за самку — за нее.
А когда обед подошел к концу, разгулявшийся Ленчик вдруг учудил номер: он ретировался в сторону кухни — и пошептался там о чем-то с официантом в детском галстучке.
Бедный Брасселини, не заметивший маневра юноши, аж в лице переменился, когда попросил счет — а озадаченный официант тихонько сообщил ему, что все оплачено «молодым синьором». Наслаждаясь озадаченным видом обувщика, Леня тихонечко прошептал Кате по-русски:
— У советских собственная гордость.
— Молчи, Ротшильд недоделанный! — было ему ответом. — Лучше б матери кофточку купил!
В первый момент после впечатляющего щелчка по носу богач готов был испепелить Леню своим орлиным взглядом. Впрочем, он довольно быстро нашелся:
— Согласно законам гостеприимства, я просто обязан пригласить вас обоих, — подчеркнул он: мол, хотел бы я пригласить только Катю, но не тебя, Леня, — завтра на ленч.
Катя ни на секунду не сомневалась, что уж теперь-то обувщик позовет их в самый что ни на есть дорогой ресторан Вероны — а может, и всей Италии.
— Не выйдет, — ухмыльнулся Лелик. — Нас завтра здесь уже не будет.
— Где — здесь? — нахмурился Брасселини. — В Beроне?
