тот накрыл листок рукой.
— Мне сто рублей давай, — парень нервно облизнулся.
— Держи.
Леня бросил на стол сотенную.
Салфетка с телефоном перекочевала в его руку.
— Спросишь Жанну, скажешь, что от Жоры.
— Откуда можно позвонить?
— Да с кухни с нашей можешь. Не бэ, у нас тут все без нагребки и без мандавошек.
…И через час Леня, которому сейчас не нужна была никакая женщина, а только душ и постель, оказался на третьем этаже многоквартирного дома на окраине Шахтерска, в малогабаритной однокомнатной хрушобе. Мебель, как и дом, была ровесницей оттепели: сервант без стекол, прихрамывающее кресло, исцарапанный шкаф, телевизор «Таурас». Шторы в комнате задернуты, за ними угадывался распахнутый балкон. Шторы раздувались сквознячком. Постель была призывно расстелена.
Жанна оказалась ласковой толстухой лет двадцати. Ее пухлый животик по-модному выглядывал из-под топика.
— Вот тебе тысяча за ночь, — положил Леня купюру на журнальный столик, — и еще получишь столько же, если дашь мне спокойно выспаться. А сейчас я хочу помыться. У тебя вода горячая есть или отключили?
— У меня колонка, — обиделась девчонка, — сейчас включу. А спинку тебе, — кокетливо продолжила она, — прийти потереть?
Леня почувствовал, что от ее кокетливого голоска член у него начинает отвердевать — будто и не было бегства, бессонной ночи, драки, дороги.
— Сам справлюсь, — буркнул он и вскочил, досадуя на собственную похоть: «Я ведь собирался просто отоспаться!»
В ванной с многолетними подтеками от ржавой воды он долго принимал душ с шампунем «Крапива», брился, чистил зубы. Переоделся в только что купленное чистое, стал похож на провинциального придурка, что шустрят на рынках и у автостанций.
Жанна ждала его в постели, укрытая до подбородка ватным одеялом. Кокетливо посверкивала глазами.
Леня разделся и нырнул под одеяло. Для двоих кровать была узковата.
Жанна тут же обняла его и принялась ласкать рукой — несколько грубовато, потом надела на него презерватив…
А когда все кончилось, он вытянулся в кровати — чистый, сытый, удовлетворенный. Подумал: «А в том, чтобы скрываться, есть свой кайф», — и в ту же секунду уснул.
В то же самое время. Глеб Захарович
Президент концерна «Юлиана» понятия не имел о том, чем сейчас заняты сотрудники нанятого им рекламного агентства «Ясперс энд бразерс».
Он не знал, что один из авторов утвержденной им рекламной концепции, Леня Шангин, забылся в тяжелом сне в чужой квартире чужого города. Не ведал, что Ленина начальница, Татьяна Садовникова, вместо того чтобы работать над сметой рекламной кампании, сейчас поручает своему сослуживцу Эрнесту Максимовичу срочно начать поиски Шангина… Татьяна — та, конечно, слегка волновалась, что работа над рекламой «Юлианы» застопорилась, но Глеб Захарович, главный заказчик, сейчас просто забыл о ней и о каком-то там «Ясперсе». И о рекламной кампании собственного концерна тоже не вспоминал. Реклама — это всего лишь звено, а он привык видеть всю цепочку. Все свое большое дело в целом. И сейчас в его деле имелись куда более важные проблемы, нежели какая-то там реклама. Тем более что, рекламируй не рекламируй, у парфюмерии от «Юлианы» все равно, по большому счету, на Руси конкурентов нет. Девчушек, умащающих себя швейцарскими кремами и благоухающих благородной «Шанелью», в масштабах страны — единицы. Большинство же россиянок покупают эффектную баночку импортного крема один раз в жизни. А потом, когда заграничное баловство кончается, снова и снова выдавливают в пустую емкость из- под иностранного крема незамысловатую продукцию, изготовленную на фабриках Глеба Захаровича. Кремы якобы с «живительными липосомами», но при этом с розничной ценой в тридцать центов.
Деятели из отдела ассортимента — что поделаешь, целый штат этих дармоедов приходилось держать — не раз пытались подтолкнуть «Юлиану» в сторону элитной косметики. Уверяли, что на дешевом российском сырье себестоимость окажется гораздо ниже, чем у французов. Разливались соловьями: «Представьте, Глеб Захарович, косметику уровня „La Prairie“ начнем выпускать, только стоить она будет не двести евро за банку, а максимум сто!»
— Нет, — всегда решительно отказывался он.
— Почему? — расстраивались технологи с маркетологами.
«Да потому, что даже Бэлка и то моими, а не французскими кремами мазалась, — усмехался про себя он. — Хотя такая была пижонка…»
И обрывал инициативных сотрудников непреклонной фразой:
— Ниша нашего концерна — это доступная продукция. Доступная всем — учителям, бухгалтерам, пенсионерам. Так что работайте… Чтоб и дальше — числом поболее, ценою — подешевле.
…Бэла, экс-супруга Глеба Захаровича, и правда к парфюмерии с косметикой была равнодушна. На заграничные, дорогие кремы не тратилась и безропотно тестировала на смазливой мордашке все новинки, разработанные технологами «Юлианы». И, зараза, цвела — даже на простецких кремах. И возбуждала — даже благоухая духами с незамысловатым названием «Ночная фиалка».
Сейчас Бэлка пребывала в Австралии, сбежала замуж — за краснолицего, грубоголосого фермера, и Глеб Захарович иногда насмешливо думал: а чем бывшая супруга мажется там? Может быть, совсем уж по старинке, постным маслом — Австралия-то страна дикая? Или вовсе перестала кремами пользоваться, обветрилась, покраснела, загрубела под южным солнцем?..
Он до сих пор ломал себе голову: почему супруга ушла? Чего ей не хватало в их роскошном особняке (разумеется, с видом на Танаис и выходом на собственный пляж)? В их прекрасном саду (в штате прислуги имелись и садовник, и цветовод, и даже ландшафтный дизайнер на полставки)? В их городе, где они были полновластными хозяевами (ведь даже мэр — должность выборная, а директор и владелец «Юлианы» — это уже навсегда)?
Но тем не менее Бэлка уехала. Не удержали ее ни дочери (Юленьке тогда было пять, Анютке — восемь), ни ее личный, единственный в Кострове, «БМВ» — кабриолет, ни кредитная карта с неограниченным овердрафтом.
«Я уезжаю. В Австралию. Документы о разводе перешлю по почте, на жилье и долю в твоих капиталах не претендую», — вот и все слова, которыми попрощалась с ним Бэла.
Она лихорадочно набивала чемодан летней — в Австралии почти всегда лето — одеждой и, кажется, ждала, что он начнет выяснять отношения. Ждала, что он взбеленится. Накричит. Или хотя бы спросит, чего ей не хватало. Но Глеб Захарович ни о чем спрашивать ее не стал. Просто молча вышел из комнаты. И молча смотрел, как жена спешно, будто боялась, что ее остановят, семенила к калитке… Боялась и ждала, что он бросится за ней. Но он — не бросился, не остановил.
А потом Глеб Захарович на две недели оставил свою любимую «Юлиану». Только для того, чтобы развезти дочерей по заграничным школам. Младшую, Юленьку, отправил в Лилль, старшую, Анютку — в Баксвуд. Пансион во французском Лилле выбрал потому, что там с детишками больше играли, чем учили, — самое то, что нужно для пятилетней козявки. Ну а Анюта к своим восьми годам выросла изрядной лентяйкой — потому Глеб Захарович решил, что ей прямой путь в серьезную Англию, в интернат Баксвуда, известный своими строгими правилами.
Ну а дальше — свобода. То есть, как понимал свободу Глеб Захарович, с головой уйти в бизнес. Новые направления, свежие идеи, нестандартные ходы. Хитрые комбинации, неожиданные решения. Постоянный аврал.
