сломать камушек самой… Как будто в доме нет мужчины!
– Ну, это уже совсем никуда не годится… – мрачнея, проговорил Василий и вновь наполнил колпачки. Возложить обязанность виночерпия на Телескопа так и не удалось – он и графин-то соглашался тащить только в закупоренном виде. Спиртного лупоглазые на дух не переносили.
– А как начинал! Как начинал! – с тоской говорила Лика. – Все ведь были просто потрясены… И я, кстати, тоже… Ну как же! Талант! Гений! И что теперь с этим гением стало? Раньше только и слышалось: Рома, Ромка… А теперь все говорят: Вася…
– Да ладно тебе… – смущенно пробормотал Василий, как-то незаметно для самого себя переходя на «ты».
Нервно чокнулись. Лика залпом опрокинула свой колпачок, судорожно вздохнула, разрумянилась.
– Боже мой… – сказала она, горько смеясь. – Ну вот что нам с ним, с дураком, делать?
– Да пацан еще… Может, образумится… – без особой надежды в голосе проговорил Василий.
Лика молчала. Болезненная складочка обозначилась между бровями.
– По дому опять же затосковал… – добавил Василий. – Бывает… Я сам вон поначалу… Хотя… Странно! Мне казалось, он вроде в последние дни повеселел как-то…
– Повеселел? – Серые глаза Лики гневно сверкнули. – А почему – знаешь?
– Н-нет… А почему?
Лика раздула изящные ноздри и отважно наполнила колпачки.
– Представляешь?.. Приходит позавчера и хвастается. Перемкнул накрест какие-то световоды в не- заселенке…
– Зачем? – пораженно спросил Василий.
– А так! От скуки! И посыпались из надзорок одни алые тюбики… Я ему говорю; «Рома! Не надо так больше делать. Это же самое настоящее вредительство! Не дай Бог, узнают, чьи это шутки, нам же обоим бойкот объявят…» Надулся. Ничего не ответил. А на следующий день посыпались одни лиловые…
– Ах, паразит! – изумленно выдохнул Василий. – Так это, значит, его работа?
– Весь день где-то мотался, заявился только под вечер, – слегка уже задыхаясь, продолжала Лика. – Я говорю: «Все, дорогой! Кончилось мое терпение. Выбирай: или я, или эти твои проказы…» И вот с тех пор его еще не видела… Где бродит?..
– Да с Пузырьком он, в «конуре»… – чувствуя себя крайне неловко, сказал Василий. – Змеевик соображают…
– Кто? Он?
– Ну, не он, конечно, – поправился Василий. – Пузырек соображает, а Ромка – так, посмотреть пошел…
Перерубленный Телескопом световод вовсю уже сращивал концы. Свет убывал. Вновь наплывал, колыхаясь, цветной лирический полумрак.
– Слушай… А может, он просто хулиган? – безнадежно спросила Лика.
– А то кто же! – Василий недобро усмехнулся, помолчал, потом кашлянул осторожно. – Ну так мне что? Потолковать с ним или как?
– Да нет, наверное… – чуть помедлив, печально отвечала она. – Я ведь к тебе, оказывается, просто выговориться шла…
Встала, огляделась напоследок – и вдруг поникла.
– Хорошо у тебя… Пойду…
В мужественном сердце Василия какая-то мышца сократилась щемяще. Вскочил, подошел к Лике; пытаясь заглянуть в глаза, схватил за плечи.
– Ну, Лик… Уладится, ну… Что ты?
Она всхлипнула и уткнулась лицом в его широкую грудь.
Так они стояли довольно долго, пока не поняли, что этак чувству взаимопонимания недолго и перерасти в несколько иное, куда более сильное чувство. Оба уже готовы были смущенно отстраниться, как вдруг рядом истерически зачирикал Телескоп:
– Ок! Ок!
– Ты что, сдурел? – рявкнул Василий, оборачиваясь. – Черти тебя надирают! Вот же он, скок…
Василий осекся. По искристому покрытию танцевали цветные блики, но смутного светового овала нигде не было. Скок исчез. Да, но… Как же теперь наружу-то выбраться?..
Несколько секунд Василий и Лика испуганно озирались. Телескоп, в ужасе вздыбив ухоженную шерстку, дрожал всем тельцем.
– Он… – хрипловато выговорила Лика. – Опять что-нибудь перемкнул…
– Кто? Ромка?.. Лика не услышала.
– Да пошел ты к черту! – бешено выкрикнула она, запрокинув искаженное лицо к мерцающей вверху радужной паутине. – Со своим талантом! Со своим… – Стремительно повернулась к Василию и, всхлипнув, обвила руками его могучую шею.
… И дальше Василию как-то стало все равно: выберутся они потом наружу или не выберутся.
Глава 23
И проклял Демон побежденный
Мечты безумные свои…
Пожалуй, Никита Кляпов был единственным человеком, не затронутым паникой, когда исчезли скоки. Исчезновения этого он просто не заметил, поскольку, связавшись с совершенно безнадежной глыбой, провозился с ней до наступления ночи. Обколов ее со всех сторон и так и не подобрав ключика, Никита рассвирепел. Дело в том, что с момента прекращения голодовки ему постоянно хотелось есть. Причем зверски. Сам процесс ломки уже не доставлял Кляпову таких мучений, как прежде, – напротив, он вызывал в нем теперь чувство извращенного циничного удовлетворения.
«Да, крыса! – в такт ударам мыслил Никита, как бы нанося их в исступлении самому себе. – Хотели крысу?.. Получите крысу! Завершенность? Соразмерность? Вот вам завершенность! Вот вам соразмерность! В мелкие дребезги.»
До мелких дребезг, впрочем, было еще далековато. Глыба упрямилась. Создавалось впечатление, что никакой напряженки в ней нет вообще, а если и есть, то затаилась где-нибудь в середине. День померк, нахлынули серые сумерки, а взаимное истязание все продолжалось. Глыба постепенно съеживалась в исклеванный колобок и наконец взорвалась, когда там уже, казалось, и взрываться-то было нечему.
Никита бросил ломик и, чувствуя полное душевное опустошение, присел у соседнего камушка. Все выданные надзоркой шесть тюбиков (почему так мало?) он прямо на месте слопал чуть ли не с оболочкой. Крест сказал: завтра рассчитываться… Да провались он, этот Крест…
С такими вот отчаянными мыслями Никита Кляпов, учтя на этот раз свой прежний опыт ночевок на голом полу, влез на комодоподобную глыбу с удобной продольной ложбинкой наверху и устроился в этой ложбинке на ночлег. Идти к себе не было сил. Да и что там делать?
Одной из жизненных трагедий Никиты Кляпова был сладкий утренний сон. Дома он из-за этого вечно опаздывал на работу, а здесь упускал самые выгодные камушки, поскольку хозяева отгружали их перед самым рассветом. И, если верить тому же дедку, момент появления новых камушков подстеречь никому еще не удавалось…
Короче, разбудило его тревожное чириканье побирушек. Никита поднял голову и несколько
