– Выпьешь?
– Нет, спасибо, я за рулем, – отказался Денис.
Помолчали.
– Охотник? – внезапно спросил бородач.
Денис молча кивнул.
– Далеко ли собрался?
– Да туда. – Барсуков наугад ткнул пальцем в гору, возвышавшуюся к югу от села.
– Да-а, – протянул мечтательно бородач, – места там для охоты отличные. Всех к себе тянут.
Охотнички, я тебе скажу, так и прут косяками.
В бытность мою парнем какая там пихта стояла! Закачаешься! А сегодня подросток один да сорняк ольховый на полянах растет. Все подчистую срубили.
Да и я тоже, грешным делом, рубил.
– А зверя много там? – спросил Денис.
– Раньше больше было. Прямо кишмя кишел.
Без ружья чтобы войти – ни боже мой! Того гляди, ведьмедь на дерево загонит.
Незнакомец так и сказал: «ведьмедь».
– А нынче как?
– Что нынче? Если мясца хоть, в заповедник надо шмыгать. А там, понимаешь, мил человек, статья грозит. Охрана кругом так и шныряет.
– Медведя или марала можно ведь и не в заповеднике добыть, – намекнул Барсуков.
– Можно, чего ж нельзя! – покосился на него бородач. Он далеко и ловко сплюнул сквозь зубы, ничуть не испачкав усов и бороды. – Я тех ведьмедей и маралов… – Он помолчал секунду, видно дожидаясь вопроса. Но Денис деликатно молчал, и бородач уже с явным хвастовством добавил:
– Тута, в деревне, мое прозвище знаешь какое? Сто-пятцадцать-ведьмедей – во какое! А это что означает? – и довольно улыбнулся, заметив изумление на лице неожиданного собеседника. – То-то и оно, господин хороший!
– Это вы столько убили медведей? – Денис и на самом деле удивился.
– Было, сынок, было. Зарубки на винтаре делал.
Потом посчитал – сам не поверил. Ведь я сызмальства в лесу и завсегда с винтарем. Еще когда заповедник только учредили, гулял по его тропкам всласть.
Его сперва только обозначили, на карте границы карандашиком обвели, а так ничего не изменилось.
Охраны поначалу не было.
– Так вы без лицензии стреляли?
Сто-пятнадцать-ведьмедей засмеялся, почесал под шапкой лысину:
– Да кто там этими лицензиями занимался? Их уже потом для строгости и порядка сочинили. Ну, скажу тебе, трудно отвыкать от охоты, ох трудно.
Шалил и потом, когда лицензии ввели и охрану поставили. А вот уже после перестройки попался раза два. Самогоном – тогда сухой закон ввели – едва-едва откупился, пришлось завязать. Перестал я ходить в одиночку. Потом один малый познакомил с такими людьми, что ничего не боятся. Вот и стал шастать вместе с ними вроде законного егеря при высоких охотниках. – Бородач перевел дыхание и сделал глоток из стакана. Закусывать не стал. – Приедут из городу или району господа хорошие, ведьмедя стрелить им желательно или пару-тройку маралов завалить, а одним в горы идти боязно. И ко мне, значит, подъезжают: давай, Сашка, поедем, загонишь на нас ведьмедя или на маралов наведешь.
И заплатят хорошо, да еще несколько бутылок выставят. С такими-то грех не пойти. Едем, загоняю, они – пах-пах! – и мимо, а я опять же выручаю своим винтарем. Так вот и бивал – и ведьмедей, и маралов, и сокжоев, а уж сколько косуль да коз добыл, так и вообще море немереное, поле некошеное… Слух обо мне далеко прошел. За Сашкой-охотником и с Красноярска присылали, и из Новосибирска даже, а несколько раз гостей из Москвы обихаживал. Довольные уехали! – Он шмыгнул носом. – Без меня господа эти в тайге сразу бы, на первой же версте, потерялись! А я что? Я тропы знаю, все берлоги у меня на учете; приведу их на намеченное место, по номерам расставлю – стреляй, не хочу. Ведьмедь с лежки или с берлоги тольки на дыбки поднимется, стреляй – и вся недолга, они и зачинают палить, а я его тоже на мушке держу. Им приятно, когда безопасность рядом, а мне от их радости тоже перепадает.
– Вон вы какой знаменитый! – Денис подчеркнуто уважительно посмотрел на бородача.
– Ну уж и знаменитый… – Сто-пятнадцать-ведьмедей впервые открыто глянул на собеседника, остался доволен, но уточнил:
– Так вы это... насчет того, чтобы пальнуть?
– Пока только приглядываюсь. Да и лицензии еще нет.
– А то можно и сходить. Я тут знаю одного шатуна, он у нас овец задрал в прошлом годе. Стрелил я по ем два раза, да маху дал. Видно, рука дрожать зачала от неврозу. Такой шатун огромный – у кого хошь рука задрожит, если от страху не отвалится.
Барсуков поднялся с бревна и спросил:
– Сейчас, наверно, мало охотников приезжает?
Я имею в виду тех, кто ничего не боится. Строго для них стало. Или нет?
– Как сказать! – Кряхтя, бородач поднялся следом. – Для кого как! Реже, конечно, но приезжают.
Моложе стали охотнички-то, и винтари у них не нашенские, и машины… А стрелки аховые, как и те… ранешние. – Он махнул рукой. – Да мне что с того?
Платят, и ладно. А насчет строгости ты прав. Строгости больше стало. Слышал я, тут недавно нескольких в заповеднике поймали на незаконке. Говорят, даже срок кое-кому грозит?
Барсуков пожал плечами, отвечать не стал, лишь уточнил:
– Так у вас сто пятнадцать медведей на счету?
Завязать не хотите?
– Да-а, ведь как оно сказать… А може, и еще добавлю. Было б здоровье, глядишь – и подъедут какие важные. А им без дядьки Сашки никак нельзя.
Призовут на службу, как тут отказаться?
Сто-пятнадцать-ведьмедей достал кисет, протянул Барсукову. Денис отказался. Тогда Сашка закурил сам. Дым крепчайшей махорки даже видавшего и курившего всякое Барсукова заставил закашляться.
– Ну и махра у вас! – сказал он весело.
– Сам готовлю, томлю, понимаешь, в погребе.
Не тольки ты вот закашлялся, эту махру даже ведьмеди как огня боятся. Они от нее за семь верст убегают.
– А вы их потом что, на вертолете догоняете?
– Не-е-ет! – засмеялся бородач. – Я перед охотой несколько дней не пью и не курю – дух выветриваю, чтобы зверь не учуял.
Он опять засмеялся, улыбаясь снял шапку, почесал лысину и, не попрощавшись, зашагал в деревню. Барсуков остался на берегу.
Из-за кустов ивняка он увидел: Сто-пятнадцать-ведьмедей остановился у крыльца дома, крытого блестящим алюминиевым шифером, и долго возился с замком.
У Дениса отпали последние сомнения: это и был Александр Викентьевич Потрошилов, у которого Иван Цымбарь приобрел всего за пять литров спирта «манлихер» пропавшего без вести Асхата Эгерлы.
Он достал сигарету, раскурил ее и, заложив руки в карманы дубленки, медленно и слегка вразвалочку направился к дому Потрошилова.
– Я люблю его, люблю! Господи, как я люблю его… – повторяла про себя Людмила раз за разом.
А потом, как заклинание:
– Но его нет, нет, нет… – Спохватившись, она привычно ругала себя за то, что разбрасывается
