только по особым случаям. Дотронувшись пальцами до замочка, она с недоумением посмотрела на Барсукова:
– Застегнуто!
– Не эта… Другая…
Его лицо приблизилось почти вплотную, и Людмила заметила, как сузились вдруг его глаза, встретившись с ее взглядом. Мужские пальцы осторожно коснулись мочки ее уха, слегка потянули за нее, поколдовали над ней какое-то мгновение, но боли не причинили. Но она не успела удивиться неожиданной ловкости милиционера, потому что ощутила на своей щеке слегка затрудненное дыхание, словно ее попутчик только что вбежал на весьма крутую гору.
– Готово! – выдохнул Денис едва слышно, и тут же горячие губы нашли ее рот, язык настойчиво раздвинул зубы, и она, задохнувшись от непривычной, подступившей к самому горлу нежности к этому большому и сильному человеку, обхватила его голову руками и почувствовала, как земля уходит из-под ног от непередаваемого вкуса долгожданного поцелуя.
Но, похоже, земля действительно ушла у них из-. под ног, потому что уже в следующую секунду, не разжимая объятий, они опять кубарем покатились вниз. Сверху сначала оказалась она, потом Барсуков исхитрился и на последнем, самом крутом участке косогора встал на колени, обхватил Людмилу за талию и вновь попытался подняться. Но детвора знала свое дело и раскатала горку как следует: Барсуков опять не удержал равновесия и упал на бок, самым неловким образом подмяв Людмилу под себя.
Правая рука у нее оказалась под спиной, левой она попыталась оттолкнуться от утрамбованного множеством детских ног снега. Но мужская ладонь проникла ей под шубу, легла на грудь, и Людмила лишь глубоко вздохнула, вмиг позабыв и про неловко подвернутую руку, и про то, что лежит навзничь чуть ли не посреди улицы под мужчиной и почему-то нисколечко не боится, что кто-то из односельчан обнаружит их в этой не слишком целомудренной позе.
…Никогда еще не целовали ее так неистово и самозабвенно. И никогда она так сильно не боялась, что эти слегка сумасшедшие, торопливые поцелуи вдруг прекратятся и губы, прикосновения которых мучили ее во сне и были так нежны наяву, вдруг оторвутся от ее исстрадавшегося от долгого ожидания рта и едва слышно прошепчут:
– Прости, я не хотел тебя обидеть…
Но именно это они и прошептали. Людмила с досадой освободилась из рук Барсукова, села и обнаружила, что шапка опять отлетела в сторону и ей нужно встать на ноги или хотя бы на колени, чтобы дотянуться до нее.
– Ты обиделась? – уже более настойчиво повторил Денис и неловко улыбнулся. – Прости, все так неожиданно получилось.
– Послушайте, подполковник… – Людмила все-таки умудрилась подняться на ноги без его помощи и добралась до шапки. Отряхнула ее от снега, надела на голову и лишь после этого, напитав до предела слова ядом, спросила; – Вы, случайно, не в институте благородных девиц воспитывались? То и дело в реверансах приседаете, извиняетесь, сожалеете о содеянном.
А я вот в Смольных не училась, кружевных юбок отродясь не носила, поэтому совершенно ни о чем не жалею. Что случилось, то случилось! – Она перевела дыхание, застегнула шубу и произнесла с подчеркнутым вызовом:
– Не бойтесь, за подобные штучки к суду не привлекают и в ЗАГС за уши не волокут. Оставайтесь, пока! – Она помахала Барсукову рукой и быстрым шагом направилась к дому, до которого оставалось не более сотни метров. В обычном состоянии она преодолевала их за минуту, не больше.
На этот раз она добежала еще быстрее, но Барсуков каким-то непостижимым образом обогнал ее и загородил калитку.
– Люда, послушай. – Он шагнул ей навстречу и, положив руки на плечи, привлек к себе. – Я целый день ждал этой встречи. Тысячу раз проговаривал все слова, которые так давно собираюсь тебе сказать. Но эта проклятая катушка окончательно отшибла мне мозги и память. И я думал лишь о том, что если тебя не поцелую, то не прощу себе этого всю оставшуюся жизнь.
– Ты считаешь, что провинился? – Она осторожно коснулась ладонью его щеки. – Не надо ни о чем жалеть, тем более извиняться. – Она чуть виновато улыбнулась. – Честно сказать, я и подумать не могла, что сегодняшняя ночь так здорово для меня закончится…
– Но она еще не закончилась. – Денис поднес часы к глазам. – Три часа ночи. Самое детское время. – И умоляюще посмотрел на нее. – Пригласи меня к себе. Не заставишь же ты меня встречать Новый год в одиночку?
– А мы уже и так врозь встретили Новый год, – улыбнулась Людмила. – Значит, все оставшиеся триста шестьдесят четыре дня так и проживем, каждый за себя в ответе.
– Не скажи. – Он еще сильнее прижал ее к себе, нашел губами ее ухо и прошептал, слегка задыхаясь:
– Только от тебя зависит, проведем мы эту ночь и всю нашу жизнь вместе или нет. Я, по крайней мере, надеюсь на твой здравый смысл. До меня уже дошло, что нам не прожить друг без друга. И я почти стопроцентно уверен, что ты хочешь этого не меньше, но постоянно находишь тысячу причин, чтобы оттянуть то, что давно должно было случиться.
– Ты предлагаешь мне... выйти за тебя замуж? – едва не потеряла дар речи Людмила. – Но мы так мало знакомы! Я почти ничего о тебе не знаю.
Денис слегка отстранился от нее, заглянул ей в глаза и улыбнулся:
– Ты слабо представляешь, с кем имеешь дело.
Мне кажется, я знаю о тебе столько, что здесь уже клеточек не хватает, – он постучал пальцем себя по лбу, – чтобы вместить всю информацию.
– Ты что ж, собираешь на меня досье? – поразилась Людмила. – Или как это у вас называется?
Выясняешь, не имею ли я порочащих связей и тайного криминального прошлого? Ну как? Нашлись темные пятна в моей биографии?
– Остынь, пожалуйста. – Барсуков, похоже, сконфузился. – Я уже понял, что с тобой, как на минном поле, всегда уши топориком держать надо.
Один неверный шаг – и все, вывешивай кишки на просушку! Никакого досье я па тебя не собираю, мне достаточно того, что о тебе ежедневно рассказывает дед, с которым ты общаешься гораздо чаще и успешнее, чем со мной. Они, похоже, с твоим братом чуть ли не закадычными друзьями стали. И Костя к тебе по-особому относится. Ты еще не видела, какую картину он нарисовал перед отъездом в город.
– Денис вздохнул и еще крепче прижал Людмилу к себе, коснулся ее щеки губами и глухо проговорил:
– Я ведь как ее увидел, у меня в голове словно выключатель щелкнул и свет включился. Е-мое, думаю, что же я тяну?
– По-моему, прежде всего ты тянешь кота за хвост, – рассердилась Людмила, – говори скорее, что там Костя нарисовал?
– Три весьма страшненьких человечка. Стоят под елкой, держатся за руки, и под каждым подпись соответствующая сделана. «Папа, Костя», – он перевел дыхание, – и «Люда». А чуть дальше еще несколько фигурок. Под ними тоже необходимые пояснения: это Слава, дед и кошка Мавра со своим выводком.
По правде сказать, ты самая красивая получилась.
В длинном платье и с бантом в прическе.
– Ну тогда это точно другая Люда, не я! – рассмеялась Людмила. – Чего-чего, но длинных платьев и бантиков никогда не носила. Ошибаешься, Денис Максимович, не меня твой Костя нарисовал.
– Он не просто нарисовал, – упрямо повторил Денис, – но и подписал. Это у него пока лучше получается, чем говорить. И то слава богу, теперь знаем хотя бы, что он хочет. Дед удивляется: сколько ни пытался научить его писать, ничего не получалось, а со Славкой, паршивец, за неделю все буквы выучил. Теперь целыми днями они с дедом письма друг другу пишут.
– Очень ему хочется говорить, Денис. – Людмила впервые назвала Барсукова по имени и удивилась, как легко, оказывается, оно произносится. – И я думаю, что в скором времени он еще надоест нам своей болтовней.
– Нам? – тихо переспросил Барсуков.
