– Однако, господа, – глаза Профессора Спасли блестели, – кто держит у горла водопроводчика нож, тот пишет саму музыку.
Наемный убийца медленно передвигался по покоям лорда Хона.
Он был одним из лучших в небольшой, но очень элитарной гильдии Гункунга, и он определенно не был мятежником. Мятежников он сам не любил. Все мятежники, как правило, бедняки, а стало быть, заказчики из них никакие.
Способ его передвижения отличали необычность и осторожность. Облаченная в черное фигура ни разу не ступила на половицы; все знали, что в палатах лорда Хона паркет специальным образом настроен. Поэтому убийца активно использовал мебель и декоративные ширмы, а время от времени – и сам потолок.
Получалось это у него превосходно. Когда в помещение через дальнюю дверь вошел слуга, убийца на мгновение застыл, чуточку выждал и двинулся дальше, подстроившись под ритм шарких шагов слуги.
Лорд Хон ковал очередной меч. Накаливание, ковка, потом опять накаливание, потом снова ковка – все эти операции способствовали необыкновенной ясности мышления. Мозги вредно перетруждать. Лорд Хон любил иногда поработать руками.
Погрузив меч в жерло печи, он несколько раз качнул мехи.
– Да? – произнес он.
Распростертый на полу слуга поднял голову.
– Хорошие вести, о господин. Мы захватили Красную Армию!
– Что ж, это действительно хорошая новость. – Лорд Хон внимательно следил за раскаленным лезвием, постепенно меняющим свой цвет. – И так называемого Великого Волшебника тоже взяли?
– Воистину! Однако он не такой уж великий, о господин, – ответил слуга.
Но радость его несколько поблекла, когда лорд Хон насмешливо поднял бровь.
– В самом деле? Я же, напротив, полагаю, что в его власти – огромные, могущественные силы.
– Разумеется, о господин. Я вовсе не имел в виду…
– Проследи, чтобы мятежников заперли в надежную камеру. И пошли сообщение капитану стражи. Пусть приступает к выполнению приказов, которые я дал ему сегодня.
– Слушаюсь, о господин!
– А теперь встань!
Трепеща, слуга поднялся на ноги. Натянув толстую перчатку, лорд Хон взялся за рукоятку меча. Печь взревела.
– Выше подбородок!
– О господин!…
– А теперь открой пошире глаза!
Впрочем, это приказание было излишним. Лорд Хон вперил взгляд в расширившиеся от ужаса глаза слуги, уловил в них некое движение, кивнул, после чего почти балетным по своей отточенности движением выдернул плюющееся пламенем лезвие из печи, повернулся, сделал выпад…
Последовал очень краткий вопль, сменившийся довольно долгим шипением.
Лорд Хон выждал, когда убийца осядет, после чего рывком высвободил меч и внимательно осмотрел окутанное паром лезвие.
– Гм-м, – промолвил он, – любопытно…
Вдруг он заметил слугу.
– Ты все еще здесь?
– Нет, мой господин!
– Я так и подумал.
Лорд Хон повернул меч, ловя отблеск лампы, и тщательно изучил режущую кромку.
– Может, э-э, прислать слуг, чтобы убрали, э-э, тело?
– Что? – Лорд Хон целиком ушел в свои мысли.
– Тело, лорд Хон.
– Какое тело? Ах да. Проследи, чтобы его убрали.
Стены были украшены изысканной росписью. Ринсвинд успел заметить это, хотя картинки проносились мимо него с такой скоростью, что сливались в одно размытое пятно. Дивные птицы сменялись горами, горы – цветущими деревьями. Одним-двумя мазками кисти достигалось точное и детальное изображение каждого листика, каждого бутона.
На мраморных пьедесталах сидели керамические львы. Вдоль коридоров выстроились вазы размером больше самого Ринсвинда.
Лакированные двери услужливо распахивались перед стражниками и тут же снова захлопывались. Ринсвинда несли через длинную анфиладу огромных, богато украшенных и абсолютно пустых залов.
Наконец, миновав еще один комплект дверей, стражники остановились и бесцеремонно швырнули Ринсвинда на пол.
В своих путешествиях Ринсвинд успел поднабраться кое-какого опыта, поэтому знал: в подобных обстоятельствах лучше не смотреть наверх, пока тебе этого не прикажут.
В конце концов официозный голос произнес:
– Ну и как ты можешь оправдаться, жалкая блоха?
– Э-э, я…
– Молчать!
Ага. Значит, собеседование будет такого рода.
– А где великий… визирь? – едва слышно прозвучал второй голос, надтреснутый, принадлежащий кому-то очень старому.
– Удалился в свои покои, о наивысочайший. Сказал, что у него очень разболелась голова.
– Вызови его сей… час же.
– Разумеется, о наивысочайший.
Ринсвинд, чей нос был плотно прижат к полу, продвинулся в своих умозаключениях еще на пару шагов. Когда поминают великого визиря, это плохой признак, обычно следом за этим переходят на разговоры о диких лошадях и раскаленных докрасна цепях. А обращения типа «о наивысочайший» почти наверняка означают, что пересмотра вашего дела не будет.
– Это… мятежник? – фраза была не столько произнесена, сколько астматически выхриплена.
– Воистину так, о наивысочайший.
– Пожалуй, я присмотрюсь к нему по… внимательнее.
По залу прокатилась волна бормотания, долженствующая выражать большое удивление со стороны собравшихся, после чего что-то загремело, как будто передвигали мебель.
Ринсвинду показалось, что боковым зрением он увидел одеяло. Кто-то катил по полу кровать на колесиках…
– Заставьте это… встать.
Паузу посреди фразы заполнило бульканье, наводившее на мысль о последних каплях, с шумом всасывающихся в сливное отверстие. Как будто некая пенистая волна отхлынула от берега.
Чья-то нога пихнула Ринсвинда в область почек. На эсперанто жестокости это могло означать только одно требование. Ринсвинд поднялся.
Перед ним и в самом деле стояла кровать, причем самая большая из всех когда-либо им виденных. На кровати, запеленутый в парчу и почти утонувший в подушках, лежал старик. Ринсвинд ни разу не встречал человека, который выглядел бы настолько больным. Бледное лицо старца отдавало зеленью, вены на его руках выпирали, будто гигантские, длинные червяки.
Император удовлетворял всем требованиям, предъявляемым обычно к трупу, – кроме, пожалуй, одного, самого главного.
– Итак… это и есть тот самый Великий Волшебник, о ко… тором мы так много чи… тали?
Каждый раз, когда раздавалось громкое бульканье, которым то и дело прерывались его фразы,
