Констебль Крючконос смотрел в туман. Наблюдение, за исключением стояния на месте, было лучшее, что он мог делать. Но так же он был хорош в соблюдении тишины. Не создавать никого шума была еще одной из его лучших черт. Когда надо было ничего не делать, он был среди лучших. А это означало сидеть абсолютно неподвижно в своей берлоге. Если бы его позвали на мировой чемпионат по неподвижности, он даже не повернул бы головы.
Сейчас, подперев руками подбородок, он смотрел в туман.
Облака кружились под ним в хороводе, и отсюда, с высоты шестого этажа, могло показаться, что сидишь на берегу холодного, залитого светом луны моря.
Иногда высокая башня или кусочек крыши показывались из тумана, но все звуки скрадывались туманом, и здесь были не слышны. Время перевалило за полночь.
Констебль Крючконос смотрел и думал о пингвинах.
У констебля Крючконоса было мало желаний, и большинство их касались пингвинов.
Группа темных личностей, как четыре всадника Апокалипса, ковыляла, хромала, а в одном случае даже ехала на колесиках сквозь туман. У одного на голове была утка, а так как он был практически полностью нормальным, за исключением этой единственной черты, он был известен под прозвищем человек-утка. Другой постоянно кашлял и отхаркивал что-то, и соответственно звался кашляющий Генри. Еще один, безногий, катился в маленькой тележке, и по неизвестной причине назывался Арнольд Сайдвейс. А четвертого, по какой-то очень хорошей причине звали стариком Роном-Вонючкой.
Рон вел на маленькой пожелтевшей и изношенной веревке терьера, хотя, говоря по правде, трудно было сказать, кто кого вел, и если кто-то слишком сильно дергал веревку, другой падал на колени, после чего сразу раздавался крик «Сидеть!». И если есть много дрессированных собак, натасканных для разных дел, типа поводыри для слепых, или даже для глухих, то у Рона-Вонючки была единственная в своем роде собака-поводырь для безмозглых.
Нищие, ведомые собакой, направлялись к темному проему под Мисбегот-бридж, которые они называли домом. По меньшей мере, один из них называл его «домом», остальные называли его «Хаааурк хааарк ХРРааурк птюи!», «Хехехе! Ой!», и «Клоповник, тысячелетняя рука и козявка!»
Пока они шли вдоль реки, они передавали друг другу бутылку, к которой со вкусом прикладывались, и время от времени рыгали.
Собака остановилась. Нищие, натыкаясь друг на друга, тоже остановились.
К ним навстречу двигалось какое-то существо.
– Господи Боже!
– Птюи!
– Ой!
– Клоповник?
Нищие прижались к стене, пропуская прихрамывающее бледное существо. Оно держалось за голову, как будто хотело поднять себя за ухо, и иногда неожиданно ударяясь головой о здание, вдоль которого шло.
Они увидели, как существо вытащило металлический столб на причале и начало бить им себя по голове. В конце концов, железный брус раскололся.
Существо выбросило обломок, схватилось за голову, открыло рот, из которого полился красный свет, и заревело как разъяренный бык. Потом повернулось и исчезло в темноте.
– Снова этот голем, – сказал человек-утка. – Белый.
– Хехе, я тоже иногда делаю такое по утрам со своей головой, – сказал Арнольд Сайдвейс.
– Я знайте о големах, – сказал кашляющий Генри, умело сплюнул и сбил жука, ползущего по стене в шести метрах от него. – Им не делать голоса.
– Клоповник, – сказал старик Вонючка Рон. – Бац по гусенице, фрр, бам по куколке, и козявке, потому как червяк на другой ноге! Глянь как он нет.
– Он имеет в виду, что это тот же самый, которого мы видели недавно, – сказала собака. – Когда убили старого священника.
– Ты думаешь, нам надо сказать кому-нибудь? – спросил человек-утка.
Собака покачала головой.
– Не-а, – сказала она. – У нас здесь классное место, нефига его засвечивать.
Пятеро продолжили свой путь в сырую тень.
– Я ненавижу проклятых големов, они отбирают у нас работу…
– У нас нет работы.
– Не понимаешь о чем я?
– Что на ужин?
– Грязь и старые ботинки. ХРРааурк птюи!
– Тысячелетняя рука и козявка, я сказ.
– Р'д у меня есть голос. Я могу поговоркать сам.
– Тебе пора кормить свою утку.
– Какую утку?
Туман пылал и выл вокруг Пяти и Семи Дворов. Огни пылали, но от них облака тумана освещались красным заревом. Поток расплавленного железа остывал в формах. Вокруг по мастерским стучали молотки. Работа сталеваров управляется не часами, а более важными законами расплавленного металла. Хотя уже была почти полночь, но в кузнях Огнезакалов, Ударилов и Кузниц лимитед продолжали суетиться.
В Анх-Морпорке было много народа с фамилией Огнезакал. Это была распространенная фамилия у гномов. По этой простой причине Томас Кузнец сменил свою фамилию на Огнезакал, это было полезно для бизнеса. Люди думали что «работа гномов» лучше, и Томас Кузнец решил не спорить.
Комитет Равного Роста выдвинул свой протест по этому поводу, но рассмотрение дела завязло где- то, прежде всего потому, что большинство членов комитета были людьми, так как гномы обычно заняты более важными делами, чтобы беспокоится о подобного рода вещах [15], и в любом случае их позиция основывалась на том, что мистер Огнезакал, он же Кузнец – слишком высок, и соответственно это было крайней дискриминацией из-за роста, и технически шло вразрез с законами самого комитета.
А пока Томас отрастил бороду, стал носить железный шлем (когда кто-нибудь из официальных лиц был поблизости), и поднял цены на двадцать пенсов с каждого доллара.
Тяжелые шлемы, украшенные бычьими рогами, лежали в ряд. Еще нужно было обстучать мечи и подготовить формы из пластин. Во все стороны летели искры.
Огнезакал снял шлем, (члены Комитета были где-то поблизости) и вытер лоб.
– Диббук? Где тебя черти носят?
Чувство чего-то громоздкого за собой заставило его обернуться.
Кузнечный голем стоял вплотную к нему, отблески пламени плясали на его темно-красной глине.
– Я же говорил не
Голем показал ему грифельную дощечку.
– Ты закончил со своим святым выходным? Тебя не было слишком долго!
