Боцмана за главного, а сам, по приказу Доплера, пошел впереди отряда дозорным. По возможности надо было ступать след в след. Сектор приоритетного наблюдения на марше был определен через одного: первый пасет левую, второй правую сторону.
Вообще-то, положено было еще выпускать фланговые охранения, а не только головной дозор, но в условиях плотной растительности оставалось бы три линии следов вместо одной, да и людей, которые могли быть эффективны в качестве дозорных в отряде было немного — офицеры, да несколько рядовых с предшествующим опытом.
Марш второго дня прошел без происшествий, но физически оказался тяжелее вчерашнего. Бесконечной чередой сменялись холмы, овраги, ручьи, каменная крошка в местах выхода скальных пород. Приходилось внимательно смотреть под ноги, там и сям шелестели в траве змеи или еще какие-то разнокалиберные гады, наступить на которых было бы крайне нежелательно. Отряд менял направление, закладывал петли. Периодически, особенно перед тем, как пересечь открытое место, все замирали у кромки леса, напряженно вслушиваясь и всматриваясь в поисках признаков человеческой активности: движения, горизонтальных прямых линий, составляющих контуры оружия, бряцания снаряжения, подозрительно громких криков потревоженных птиц и животных или, наоборот, их необычного отсутствия. Но все было спокойно. В небе над деревьями время от времени слышался звук моторов летательных аппаратов, но ни один не принимался кружить над головами.
Неизвестно, что происходило во внешнем мире, что стало с Лутаром, насколько активно их ищут и какими силами, как их примут в расположении бригады, если они доберуться до своих, которые, судя по тому, как кинули с эвакуацией, не такие уж и свои. Глядя на исполинские вековые деревья, обвитые лианами, чьи пышные кроны создавали у земли полумрак даже при ярком дневном солнце и пропускали лишь колодцы света, невольно приходили мысли о человеческой мелкости и уязвимости. Сплин вдруг остро почувствовал затуманенным усталостью сознанием какую-то волчью неприкаянность, осознал что выпал из привычного в прошлой жизни круга вещей и событий, покинул свою нишу в социальной системе и теперь ничто не препятствует его гибели и никого у него нет, кроме ребят из взвода, которые сейчас задыхаясь, как и он сам, месят раскисшие после ночного дождя склоны холмов. Причем нельзя было, наверное, назвать их «друзьями» или тем более «братьями». Сплин даже не знал толком, кем были и чем занимались большинство из них в прошлой жизни, до того, как попади сюда, а расспрашивать было как-то не принято. Со многими на гражданке он не стал бы и общаться лишний раз по своей воле, как, впрочем, и они с ним, но здесь все искусственные условности не имели значения. Здесь имело значение только одно: на месте ли у тебя яйца.
Неопределенность будущего не усиливала энтузиазма и усугубляла усталость. Знать маршрут, контрольные точки, места привалов или просто топать не пойми куда и сколько — это две большие разницы. Казалось, каждая клеточка тела вопила от боли и перенапряжения. Если идти в ровном ритме, то ощущения притуплялись и не так истязали нервы, так как уже было известно какой именно болью сопровождается то или иное движение. Но стоило споткнуться или приложить лишние усилия, например перебираясь через валежник, и вся усыпленная монотонностью машина боли тотчас же просыпалась и яростно напоминала о себе, с упоением терзая тело импульсами разных оттенков. Жара, влажность и насекомые были также неумолимы. Легкие, несмотря на захлебывающееся сиплое дыхание с присвистом, казалось работали вхолостую, плотный влажный воздух, насыщенный прелыми ароматами джунглей, плохо утолял кислородный голод, как теплая кипяченая вода плохо утоляет жажду. Драная и изгвозданная в чем ни попадя, от грязи до крови камуфляжка пропиталась потом и не хрустела от соли и грязи только потому, что не успевала просыхать. Зудела давно немытая, исцарапанная и искусанная гнусом кожа. Масляно- черные жирные слизни типа пиявок прицельно пикировали с ветвей, увешанных плетями разнообразной бахромы и сопливой паутиной.
Терпеть не было сил, но некуда было от всего этого деться, и не обращать внимание было тоже невозможно. Обезболивающего оставалось не так много, кроме того, частое его применение снижало полезный эффект. Еще были стимуляторы, но этих Сплин вообще побаивался: он не был уверен, что ему понравится отходняк от них. Он делал очередной вымученный шаг и лелеял мысль о том, что вот еще столько-то шагов и скушаю таблеточку, и полегчает, то-то будет славно. А можно еще броник со сферой выкинуть. Точка эта переносилась все дальше и дальше, пока не объявили дневной получасовой привал.
Оказалось, что отмена ходьбы не отменяет ломоты во всем теле. Даже, наоборот, смена активности на покой и освобождение мозга от управления движением позволили нервной системе всецело сосредоточиться на телесных муках, чтобы во всей полноте красок донести их до владельца. Сплин достал пластиковую баночку с капсулами обезболивающего и посмотрел на нее голодным взглядом алкоголика, который смотрит на бутылку, уверяя себя, что на этот раз сможет обойтись без ее содержимого, но все же подсознательно точно знает, что искушение утонуть в безответственном блаженстве забвения как всегда возьмет свое.
Без ходьбы колено начинало деревенеть и переставало нормально сгибаться. Вчера такого не было, а с утра даже показалось, что проблема отпала. Вовсе нет, она перешла в новое качество, теперь появилась угроза не выдержать темпа движения, а если накроется сустав — то вообще пиздец. Сплину стало не по себе — еще не хватало стать обузой. Он представил, что ощущал бы сам, случись это с кам-нибудь другим. Не сочувствие. Раздражение, вот что. Каждый и так был на пределе. Может и зажмурят по-тихому, чтоб сам не мучился и отряд не запалил. Может и правы будут: Сплин внезапно понял, что все человеческие страхи — пустая чушь, кроме одного. Беспомощность. Вот чего действительно всерьез следует опасаться. Хуже нет ничего.
— Что, весь злоебучий мир против Длинной худосочной задницы? — правильно истолковал его настроение расположившийся неподалеку Боцман, который был занят обновлением растительности своей маскировочной сетки взамен отвалившейся при движении сквозь джунгли.
— Да, вроде того... — уныло согласился Сплин. Боцман вполне мог бы свернуть ему при необходимости шею. И технически и морально.
— Крепись, студент, рок-н-ролл мертв, а ты еще нет, — обнадежил его Боцман, переворачивая в поисках лысых участков свой балахон.
Боцман пер пулемет с кучей дисков и МОНки в специальном продолговатом мешке, зацепленном за ранец сзади. Он был загружен куда больше и в бою от него было куда больше проку, поэтому он имел право на ехидство и не преминул этим воспользоваться, чтобы капельку поднять себе настроение.
— Однако ты совсем дошел, служивый, — сказал Хоу обстругивая маленькую щепочку, величиной чуть больше спички. — Где сильнее болит? Колено, как я понимаю? Закатывай штанину.
— Монах, а ты уверен, что... — начал было ломаться Сплин, хотя сам готов был поверить кому угодно, кто пообещает избавление, хоть цыганке с рынка.
— Уверен, уверен. У нас в Южном Шао-Лине это плевое дело, — подмигнул Хоу, ощупывая грязноватыми пальцами со сломанными ногтями ногу выше колена, выискивая по каким-то ему одному ведомым признакам нужную точку.
Наконец он сосредоточенно и плавно воткнул заостренную щепочку над коленом.
— Это не чудесное исцеление, а своего рода блокировка, просто основной болевой импульс какое-то время не будет достигать мозга, — прокомментировал он. — Посиди щас так минут пятнадцать, потом вытащи. До вечера дотянешь, завтра с утра колесико накатишь, смажешь-забинтуешь и снова до обеда, а там и дембель скоро. Ну как, полегчало?
Интенсивность боли буквально на глазах снизилась в разы. С этим уже вполне можно было жить. Сам факт заботы ближнего тоже прибавил веры в человечество.
— Воистину, славься Южный Шао-Линь! Спасибо, — искренне поблагодарил Сплин. — Да тебе впору частную практику открыть.
— Дед мой практику вел, иголки-мазилки и все такое. Я учился, а вечерами подрабатывал у него на подхвате и малость нахватался. А как-то раз долбанные бритые расисты громили наш китайский квартал и дали деду по башке.
— Насмерть? — проявил интерес к истории жизни таинственного уроженца Востока Малой.
